Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
Всё чаще он подходил к портрету матери и подолгу стоял, вглядываясь. Один раз даже намерился подправить какой-то несовершенный штрих, но Вера его остановила. Нехотя Мосс признал её правоту, ведь отец видел мать такой, какой она была на рисунке, пусть несовершенном, так вправе ли он что-то менять?
И с каким-то животным наслаждением Мосс сам отвечал на свой вопрос: да, он вправе. Ему теперь позволено то, что немыслимо было представить раньше.
Он свободен.
Он может делать то, что хочет.
Он заслужил это.
Мосс позвонил паре заказчиков, а также в своё издательство и сказал, что теперь будет рисовать иначе, и если они хотят с ним работать, им надо смириться. О том, что заказов ему могут больше не дать, он не задумывался вообще, а часами сидел в полутёмной комнате и прорисовывал тонкие травинки и жилки листа на ладонях героя или мельчайшие точки на фактуре ткани его одежды. От комментариев Веры, что при печати ничего этого видно не будет, отмахнулся. Какая разница? Главное – он волен делать то, что хочет. Только так и никак иначе. Он – избранный, один из десяти миллионов.
Новые изменения в организме уже не были сюрпризом. Мосс не просто бросил курить, к его горлу подступала удушающая тошнота только от одного запаха курева, но пальцы скучали по сигарете, и он теперь постоянно крутил карандаш и насторожённо присматривался к тем, кто делал то же самое. Острота вкусовых рецепторов усилилась ещё больше, но Мосс полностью отказался от привычных блюд, перейдя на самую примитивную пищу, которую он ел микроскопическими дозами, разделяя на шесть-семь приёмов за день. Мясо и рыбу из рациона он исключил, горячего не выносил, предпочитая холодную еду, и постоянно сосал что-нибудь сладкое: кусочек сахара, леденец, сушёные ягоды.
Большая булавка – та самая, с паучком, которую дал ему Логинов, теперь стала полноценным его талисманом. Мосс до смерти боялся её потерять и уже не таскал с собой, как раньше, а клал на прикроватную тумбочку, неизменно головкой-шаром в направлении изголовья кровати – в этом было для него что-то наподобие успокоительного ритуала: засыпая и просыпаясь, видеть остриё повёрнутым «от себя». Спал он по-прежнему нервно, суетно, просыпался через каждые два-три часа и долго всматривался в размытое, едва проступающее в темноте белёсое пятно потолка. Снов Мосс не помнил, но знал – иногда ему снились кошмары, которые тут же забывались, и только нащупав пальцами на прикроватной тумбе стеклянный кругляшок булавочной головки, он приходил в себя, успокаивался и мог заснуть снова.
Мысли, что где-то есть такое же существо, подобное ему, не отпускали Мосса. Он часто фантазировал, что встречает другого человека-бабочку на улице, и они сразу, с полувзгляда, понимают, что родственны, пусть даже тот, другой, не из парусников, а, к примеру, из белянок или совок. Да какая разница, может, он стрекоза или божья коровка, но насекомое и, самое главное, понимает свою инакую сущность! И Мосс принимался моделировать разговор с этим существом, мечтал, что непременно пригласит его в свой дом и они будут часами напролёт сидеть и разговаривать. Или молчать, сосать катышек сахара и глядеть друг на друга. Какое было бы невообразимое счастье просто находиться в одной комнате с себе подобным!
Логинов звонил ежедневно, и Мосс каждый раз удивлялся, зачем занятому доктору это нужно. Ведь всё хорошо и жизнь налаживается. В издательстве обещали заказ на иллюстрацию серии книг, идеи переполняют голову. Он здоров, чувствует себя великолепно. А излишняя забота не нужна. Но Логинов был тем, с кем Мосс мог говорить открыто, не таясь и ничего не скрывая. Такие разговоры бесценны, эти звонки и личные встречи всё-таки оставались важными для него. Даже несмотря на то, что Мосс всё меньше и меньше нуждался в Логинове.
* * *
А вот Логинов нуждался в Моссе всё больше и больше. Среди всех его шизофреников и неврастеников, биполярников и циклотимиков Мосс казался ему великаном – таким, каким рисовало воображение, недосягаемым, и Логинов сам себе виделся ваятелем, создавшим колосса. Стоит вот на земле, смотрит вверх, где в облаках маячит глиняная голова, и удивляется, как смог сотворить такое чудо. Его давний университетский педагог Ольга Сергеевна, прозванная студентами Психольгой, на первом же занятии спросила: «Ну-с, какой диагноз каждый из вас поставит себе самому?»
Логинов теперь вспоминал эту фразу и смеялся: полная психопатическая зависимость.
Он всё чаще и чаще думал об умершем брате-близнеце, и тем более мистически ему представлялись вспышки генной памяти Мосса, его ещё внутриутробное осознание присутствия живого существа рядом. Логинов нашёл в планшете давние записи сеансов с Моссом, подтекст потока сознания и свои комментарии к ним: «склонен к видениям, шизоидным фантазиям» – и с наслаждением стёр собственные ремарки. Никаких фантазий! Всё правда!
Марина тоже не беспокоила. Спасибо Кире, с момента, как она стала ей компаньонкой, не было ни одного тревожного эпизода. Логинов по привычке всё ещё ежедневно проверял сумочку и карманы жены, боясь обнаружить там незнакомый ему предмет. Он знал досконально все её личные мелочи и с замиранием сердца каждый раз, находя какую-нибудь незнакомую пуговицу или заколку, думал «о плохом», пока не вспоминал, что эта пуговица оторвалась от её брючного костюма, а заколка принадлежит коллекционной кукле, подаренной Марине на день рождения.
Но всё же Марина очень изменилась. Последнее время она стала слишком замкнутой, и Логинов с тоской вспоминал, как у них когда-то были традиционные семейные вечера, с ужином, чаепитием и непременным обсуждением прожитого дня. Теперь они разговаривали мало, и, по правде, Логинову очень хотелось с ней поделиться своим «открытием» и успехами Мосса, но, когда он заговорил об этом, Марина прервала его и так невинно, по-детски перевела разговор на какую-то ерунду, что Логинов почувствовал, как засосала под ложечкой едкая обида. Но на Марину обижаться нельзя – это же Марина, его Мышка, любимая, светлый лучик.
Ему не хватало прежней Марины – солнечной, смеющейся, той, в которую он когда-то влюбился. И он тешил себя иллюзией, что всё вернётся очень скоро. Вот убедится он окончательно в стабильности состояния Мосса, и они с Мариной отправятся куда-нибудь к тёплому морю, в Италию, на Амальфитанское побережье, например. Только
