Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
– Только Кира поедет с нами, – стылым голосом произнесла Марина и пошла к лестнице.
– Господи! Зачем нам Кира?
Марина вильнула спиною, вполоборота посмотрела на него:
– Я сказала, Кира поедет с нами. Иначе я не сдвинусь с места.
* * *
– Вы меня обманули.
Вера сидела на стуле, держа спину прямо и сложив руки в замок. От напряжения костяшки пальцев побелели и проступили голубые червяки жилок на покрасневшей коже – выпуклые, узловатые, как у старухи. Она смотрела в пол, не решаясь поднять на Логинова глаза. Острый подбородок вздрагивал от притопленного беззвучного плача.
– Вы говорили, что вылечите его.
– Верочка, если помните, я говорил не «вылечу», а «помогу». Это разные вещи.
Логинов дотронулся до Вериного плеча, и она дёрнулась, как от раскалённого прута.
– Вы сами запутались во лжи! Сначала вы обещали избавить его от боязни бабочки, и я согласилась помочь вам. Но стало только хуже. Потом вы заставили поддакивать ему. Готовить то, чем, как он считает, должна питаться бабочка его вида. Убрать свет в комнатах, поменять шторы – они яркие, могут привлечь враждебных насекомых. Поставить сетки на окнах – от птиц, чтоб они его не склевали. Я сама чувствую, что нахожусь в сумасшедшем доме!
– Вера, не надо паниковать. – Логинов пододвинул ей чашку с зелёным чаем, в которой незаметно растворил успокоительное. – Держите себя в руках.
– Не паниковать? Я не могу больше принимать учеников на дому, мы отказались от визитов друзей. Мои родители хотели приехать – что я им скажу? Кого я им предъявлю? Мужа-насекомое?
Она промокнула выскочившую слезу кончиком жёлтого платка «Гермес» – того самого, который когда-то в рижской галерее «Арсенал» заворожил Марину.
– Он полностью свихнулся, Феликс Георгиевич. И я не верю, что вы его вылечите. Он не выправится.
Логинов осторожно взял её за руку, подвёл к окну.
– Здоровых людей не бывает, Верочка. Взгляните. Видите эту пару, и того мужчину, и вон тех детей? Я по глазам могу отличить шизоидый блеск и зачатки расщеплённого сознания. А вон девчушка в дутой жилетке. Начинающий параноик, это видно по походке и по тому, как она смотрит на парня с собакой.
– Вы смеётесь надо мной?
Если бы. Да, он преувеличивал. Девчушку, возможно, вскоре накроет не паранойя, а латентная шизофрения. К старости она перестанет мыть голову и заведёт двадцать кошек. Но сути это не меняет.
– А вон бабулечка, – продолжал Логинов. – Смотрите. В зимней шапке не по погоде. У неё, скорее всего, непереносимость громких звуков высокой частоты. И непременно аллергия-крапивница на что-нибудь вроде вида из окна или утренней передачи по телевизору.
Он улыбнулся Вере, но она не смотрела на него.
– А есть болезнь, когда чувствуешь аллергию на человека?
– Непереносимость кого-то из близких? Да, это называется идиосинкразией.
– Считайте, у меня началась идиосин… как там? В общем, аллергия на мужа.
– Вера!
– Я ухожу от него, Феликс Георгиевич. Я не нужна ему. Он позволяет жить подле себя, ухаживать за собой. Именно позволяет. Я не нужна ему как женщина. И как человек не нужна. Он видит во мне существо, которое наливает ему подслащённую воду в чайник, варит эту дрянь – он называет её кашей – и выдаёт чистое бельё. И не смейте произносить слово «любовь». Нет любви.
– Но, Вера, он погибнет, если вы уйдёте!
Она помолчала и сдавленно выдохнула:
– Кто знает, может, погибнуть для него будет лучше…
Логинов наконец-то поймал её взгляд. В нём было бесконечно много усталости и непробиваемая, глухая тоска. Он прекрасно понимал, что она чувствует. Отчаяние. Раздражение. Уныние. Невозможность жить полноценной жизнью. Наверное, ей действительно следует уехать. Окружение Мосса не должно быть негативным. Что ж, если ему будет трудно самому готовить себе еду и убирать квартиру, можно подыскать молчаливую прислугу, лучше всего подойдёт тайка или филиппинка – они делают работу по дому хорошо и при этом умудряются быть незаметными, прозрачными, да и языковой барьер здесь играет на руку. Но всё же как отреагирует Мосс на уход жены?
– Адекватно, если не безразлично, – ответила Вера.
Логинов и не заметил, как произнёс свой вопрос вслух.
– Вы ему уже сообщили?
– Да. Сообщила. Утром. Он посмотрел на меня как на пустое место и ответил, что предполагал, что я скоро уйду и что всё к лучшему. Каждый должен жить в своей стае и спариваться со своим видом. Так что, доктор, отдаю его вам в полное распоряжение, делайте с ним что хотите на благо науки. Я улетаю в Петербург, к родителям, сегодня, билет уже купила, чемоданы собрала. Начну жить в своей, человечьей стае. Спариваться буду тоже, надеюсь, с человеком.
Она говорила, словно выплёвывая слова. Логинов знал, что на самом деле решение далось ей очень тяжело и, скорее всего, решение это не оформилось до конца. И никакие чемоданы она не собрала. И билет у неё не куплен, потому что рейсов в Питер сегодня нет – он знал точно. Но Вера словно хотела, чтобы он начал её уговаривать, надавил бы на жалость и совесть, убедил, чтобы она осталась с Моссом, – и она бы осталась. Ведь всю жизнь жила, подчиняясь чьей-то воле – сначала родителей, потом первого мужа, теперь вот Мосса. Привычка и составляла то, что было основой примирения со всеми на свете сложностями, а там, где привычки не было, Вера талантливо её создавала, мастерски вплетала в каркасную сетку каждого прожитого дня. Удивительный тип женщины, редкий музейный экземпляр, на вес золота. Встретить такую – всё равно что вытащить счастливый лотерейный билет. Но Моссу лотерейные фантики теперь не нужны.
Логинов не станет её отговаривать. Пусть уезжает. Так даже лучше. Теперь ничто не помешает взять над Моссом полный контроль, наблюдать его круглые сутки.
Вера помолчала и, не дождавшись реплики Логинова, повернулась и направилась к двери, на ходу цапнув сумочку с кресла.
– Всего хорошего, Феликс Георгиевич. И вам, и… ему. Надеюсь, вы о нём позаботитесь.
– Обещаю вам.
Она ещё постояла в проходе, не торопясь выходить.
– Вы считаете меня предательницей?
– Конечно, нет.
– Но ведь я бросаю больного человека…
Лицо её в свете настенного бра казалось землистого оттенка. И вдруг всё вокруг неё поплыло, перекрасилось в тошнотворный цвет – мебель в кабинете, лампы, дипломы, ворох бумаг на столе, цветы в горшке на подоконнике. Логинов почувствовал, что вернулась прежняя изматывающая головная боль, перед глазами заплясали какие-то мерзкие точки, мухи, оставляя следы на размытом изображении. Он
