Голуби над куполами - Татьяна Владимировна Окоменюк
«Бог даст день, даст и пищу, – прозвучало вдруг где-то в мозгу. – Утро вечера мудренее», и Лялин тут же провалился в сон.
Проснулся он от какого-то грохота и крика сожителей. Вскочив с лежанки, помчался в рабочку. Его воображение рисовало жуткие картины расправы бандитов над сонными узниками, но то, что он увидел, повергло Юрия в ступор.
На бетонном полу лежал Бурак с мертвенно бледным, практически белым, лицом. На его худой, с громадным кадыком, шее болталась сделанная из кабельного шнура петля. Рядом валялись обломки деревянных ящиков и вырванный из стены ржавый металлический крюк.
Лялин поднял голову. Вверху, под зарешеченным отверстием вентиляционной системы зияла внушительная дыра. Еще недавно на этом месте торчал крюк, поддерживавший нитку черного кабеля. Их длинный «свадебный» стол был вплотную придвинут к стене. На нем находился один из ящиков. Стало быть, этой ночью белорус пытался свести счеты с жизнью.
Опер обвел взглядом присутствующих. Батюшка стоял на коленях перед своим иконостасом и истово молился. Мажор тоненько подвывал, зажав рот ладонью. Пашка с Айболитом занимались реанимацией: один делал искусственное дыхание «изо рта в рот» и «изо рта в нос», другой – непрямой массаж сердца.
Ноги у Юрия ослабли, и он плюхнулся на скамейку. Мужчина почувствовал, что смертельно устал, что силы его практически исчерпались, и нет больше мочи поддерживать имидж стойкого оловянного солдатика. «Когда ж это все закончится? – стучало в его голове. – Может, Иван не так уж и неправ?».
Бурак судорожно закашлялся и приоткрыл глаза. И тут Лялин разглядел, что верхняя часть его лица – синюшно-багровая. Белыми были только щеки и подбородок. Он подошел к ожившему, провел рукой по его губам – мука. Опер оглянулся на то место, где вчера заветривалось тесто – пусто. Картина была ясна. Артист не справился с чувством голода и схомячил мучную заготовку. Осознав же низость своего поступка, струсил и таким образом решил уйти от ответственности. До чего довели культурную единицу!
У Паштета взбухла вена на лбу.
– Ты нам, падла, жизнь не усложняй. Нам и так – фиговей некуда! – тряхнул он висельника за грудки. – Интелихент хренов!
Иван втянул голову в плечи так сильно, что его огромные уши разлеглись на плечах.
– Мне плохо, – жалобно простонал он изменившимся голосом.
– Откуда ж тут хорошему взяться, если сожрать такой шмат сырого теста, – проворчал Лялин. – Мог бы сэкономить усилия, загнувшись наутро от заворота кишок.
Бурак хотел что-то ответить, но не смог – его скрутило в штопор. Мужчина дополз до стоящего в углу ведра, встал на колени и вывернулся наизнанку. Блевал долго и основательно, до желчи, будто хотел вытошнить весь последний, рабский, кусок своей жизни.
Этот процесс жалости у Тетуха не вызвал.
– Батюшка, расскажи ушастому, что ждет душу самоубийцы в небесной канцелярии, – повернулся он к Русичу, – а то наш суицидник не одупляет, что творит.
– Оставь его, Паша, – нахмурился тот. – Не время сейчас. Ему надо чаю теплого выпить и в постель лечь, хорошо укутавшись.
– Нет для Бульбаша чаю. Все! Снят с довольствия. Еще раз в петлю полезет, я его сам удавлю.
Неуверенной походкой Бурак подошел к Паштету.
– Удави, только спасибо скажу, – просипел он, держась рукой за горло. – Не могу я в клетке сидеть. Мне воздуха не хватает. На меня стены давят. Как говорил дед Щукарь, хучь сову об пенек, хучь пеньком – сову, все одно сове не жить. К невольничьей жизни я не привыкну. Так и буду стоять у входной двери, как коняга в неснятом пальто.
Павел взглянул в глаза белоруса, испещренные мелкоточечными кровоизлияниями, на его цыплячью шею, перечеркнутую синей странгуляционной бороздой, на испачканные мукой бескровные губы и дал заднюю:
– Стой, хоть в пальто, хоть в кальсонах. Но стой! Тебе еще короля Лира играть.
Глава 22
Ищите и обрящете
Наутро о ночном происшествии уже никто не вспоминал. Все было, как всегда, если не считать вещего сна батюшки, о котором тот за завтраком поведал сожителям. К удивлению Лялина, желающих вышутить услышанное не нашлось. Даже Пашка не стал скалить свои крупные желтые зубы, как делал это обычно при словах «бог», «ангел» и «чудо». Подбросив вверх свои гадальные кости, мужчина взглянул на выпавшую комбинацию и произнес: «Идея годная. Подсказку найдем. Но сдристнем отсюда не сразу».
Присутствующие оживились – у них появилось занятие и стимул для дальнейшего существования. Юрий разбил коллектив на две группы. Первая – Паштет, Русич и Айболит – должна была обследовать помещения, находящиеся справа по коридору. Вторая – Лялин, Бурак и Мажор – те, что находятся слева. Мега-свалку будут просеивать вместе. Победителя суток решили объявлять ежевечерне, во время ужина. Им будет признана та команда, которая сумеет за день отыскать что-то полезное.
– Базара – ноль! – вскочил на ноги Паштет, назначенный капитаном своей команды. Он был очень азартным человеком, и новая игра вызвала у него прилив адреналина. – Да втроем мы за день весь бункер прочешем!
Прочесывать пришлось вдвоем с Джамшедом. Русич был оставлен на кухне. Всех уже тошнило от затирухи, и мужчины мечтали о заявленной позавчера лепешке.
К тому же, команда противника состояла из двух человек – Бурак не был мобилен. У него кружилась голова, ныла шея, были проблемы с глотанием. При взгляде на тесто, которое замешивал отец Георгий, Ивана начинало мутить, и монаху пришлось сделать импровизированную загородку из ящиков.
Оставив тесто заветриваться, Русич взял бутылку со святой водой и подсел на нары к белорусу.
– Не ведаешь, что творишь, Ванюша…
– Я, батюшка, личность творческая – иногда творю, иногда вытворяю, – после свистящего продолжительного вдоха прошептал Бурак. – Ничего мне уже не надо, кроме покоя. Годом раньше, годом позже от всех нас останется лишь черточка между двумя датами. Лично я свой лимит уже выбрал.
Монах умыл мужчину святой водой и, перекрестив его, засунул в щель у изголовья открыточку с изображением Пантелеймона-исцелителя.
– Побойся Бога, Иван! Тебе ж только пятьдесят с хвостиком.
Тот криво улыбнулся.
– Не только, а уже. В нашем роду все мужчины умирали, едва перевалив за пятьдесят пять. Ни один не дожил до пятидесяти шести.
Косматые брови Русича приняли форму коромысла.
– Тяжелое проклятие висит над Бураками с 1920 года. Тогда шла советско-польская война. Мой прадед был красноармейцем и лихо рубил снюхавшихся с Антантой белополяков. А однажды
