Голуби над куполами - Татьяна Владимировна Окоменюк
– А мне, хлопцы, не жрачка, а курево снится. Засыпаю с мыслью о них, с ней же и просыпаюсь. Во сне вижу гаванские сигары в огромной деревянной коробке. Запах умопомрачительный, – подключился к беседе Тетух. – И главное, никогда сигар не курил. Все больше «Данхил», «Сенатор», «Капитан Блэк». В худшие времена доводилось дымить и самокрутками из низкосортного табака. Но сигар сроду в рот не брал, а поди ж ты…
Лялину же давно ничего не снилось. Вообще. Падая на лежанку, он мгновенно засыпал, независимо от того, какие потрясения пережил за день. Юрий вообще был не очень впечатлительным. Бывшая супруга ему не раз пеняла: «В тебе намертво засел тяжелый ментовский дубизм». «А, может, она была права?», – подумал опер, поглядывая в сторону раскатанного на столе теста.
Заветрившись, оно превратится в аппетитную лепешку, и фортуна немножечко им улыбнется. Эта мысль здорово напугала Лялина. Он вдруг с ужасом осознал, что понятие счастья ассоциируется у него с куском теста. А это уже – край, днище. Ощущение того, что ты являешься личностью, куда-то вдруг испарилось. Все мысли были сконцентрированы на животных желаниях. Ему хотелось лишь еды и тепла. Что же говорить об остальных?
В последнее время мужчины стали быстро уставать. У них постоянно кружилась голова. Из-за дурных условий существования в воздухе витали недовольство, раздражение и агрессия.
Хуже всех переживал пленение белорус. Еще совсем недавно это был импозантный мужчина с претензией на светскость. Сегодня же на нарах сидел сгорбленный, пожилой дядька, жалующийся на нехватку воздуха, многочисленные болячки, ощущение приближающейся смерти. Черты его лица сильно обострились, сделав его похожим на старика Хоттабыча. Кожа на шее превратилась в пупырчатый дерматин. Под красными слезящимися глазами образовались мешки. Жидкая козлиная бородка артиста была схвачена аптечной резинкой, такой же, как и седой хвост на затылке. Он уже давно не делал зарядку, не чистил зубы, не расчесывался. «Какая разница? – отмахивался Иван от замечаний сожителей. – Все равно все скоро загнемся».
Русич, обладавший сверхчувствительностью, первым уловил биотоки отрешенности Бурака от его физической оболочки. Сходные он уже улавливал в онкологической клинике от людей, потерявших вкус к жизни, доживавших свои последние дни без надежды на лучшее.
Несколько раз монах пытался пробиться к душе артиста сквозь толщу безразличия и отрешенности, но встречал лишь потухший взгляд и сжатые в тонкую ниточку губы. «Не лезьте под кожу – я в исповеди не нуждаюсь!» – всем своим видом говорил Иван, и тот деликатно отступал.
Однако дурные предчувствия не давали покоя отцу Георгию, и после ужина он решил пошептаться с Лялиным. Уединившись с опером в «морском зале», монах начал издалека:
– В своей прошлой жизни я читал повесть Феликса Кривина. Уж не помню, как она называется, но сюжет там следующий: группа, приговоренных к смерти заложников знает с точностью до минуты время своей гибели. Надежды на спасение нет. Тогда смертники договорились между собой по-иному пересчитывать остаток своей жизни, принимая секунду за десять минут. Тогда минута становится равной десяти, а сутки – году и восьми месяцам. Переведя в новый масштаб отпущенные им дни и часы, заложники получали впереди целую жизнь. Чтобы этот замысел не оказался фикцией, нужно было иным образом «наладить» свое существование, проживая каждый миг с десятиминутной полнотой.
– К чему эта преамбула, батюшка? – наморщил лоб Юрий. – До меня и так в последнее время все доходит, как до утки – на третьи сутки.
Русич положил руку на плечо собеседника.
– Перехожу к «амбуле». Поскольку мы сейчас находимся в точке бифуркации…
– В какой точке? – округлились глаза Лялина.
– В которой невозможно предсказать дальнейшее развитие ситуации. Нам следует вернуться к прежнему ритму жизни. Нужна интенсивная занятость. План. Соревнование. Смысл существования, в конце концов. Понимаю, непросто заставить взрослых мужиков делать что-то без стимула. Но его ведь можно и придумать. Объявим завтра утром, что мне приснился вещий сон, в котором Ангел Небесный велел нам всем искать в катакомбах НЕЧТО с подсказкой выхода из бункера – книжку, записку, карту… И как только мы это найдем, наша судьба изменится.
Услышать подобное от отца Георгия Юрий не ожидал.
– Но это же откровенная ложь?!
– Во спасение, а не корысти для, – лукаво улыбнулся монах. – Пока будем разбивать помещение на квадраты и просеивать каждый, глядишь, психоклимат и наладится. Ребята сдружатся, отринут дурные мысли, сосредоточатся на поставленной цели. Главное, чтобы все поверили в целесообразность поисков. Вера – приемник и вместилище благодати…
– Тебя, батюшка, послушаешь – сам поверишь, что, в конце концов, найдется запасной выход из этого склепа.
– Всевышний творит чудеса. Насколько веры, настолько и привтечения Божеской силы. «По вере вашей да будет вам», – сказал Господь двум слепцам, и тотчас отверзлись очи их.
– А ведь ты прав, – отозвался опер после некоторых раздумий. – Пусть лучше ищут «секретики». Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.
В эту ночь Русич засыпал с легким сердцем. Если хоть ненадолго в их маленькой общине воцарятся мир и покой, он будет считать, что сегодняшний день прожит не зря.
Остальные тоже спали спокойно. Никто не храпел, не вздыхал, не кашлял. Даже Злыдень не гонял по рабочке и не пилил острыми зубами ножки стола.
И Бурак, в последнее время вскрикивавший во сне, был тих, как никогда. Иван лежал на боку, лодочкой сложив руки под ухом. Ему снилась родина, деревня Вески, где он проводил каникулы у матери отца, бабы Василины. В отличие от Алисии Болеславовны, баба Вася давала ему полную свободу. Он мог весь день не появляться ей на глаза. Кататься на лодке по озерной глади, густо поросшей ивняком и вербой. Собирать в лесу землянику и грибы-великаны, достигающие ему почти по колена. Часами валяться в высокой траве, глядя на небо, похожее на перевернутое море. Гулять по косогорам, вересковым полянам и заливным лугам, утыканным веснушками одуванчиков. Помогать деду Лявону выбирать мед из садовой пасеки…
Иван улыбался. Сейчас он находился в Весках. Был свободным, безмятежным, счастливым! Мог идти куда угодно, делать все, что заблагорассудится, вдыхать полной грудью деревенский воздух – чистый, душистый, густой, хоть на хлеб намазывай.
Только Юрию никак не спалось. Разглядывая потолок остановившимся взглядом, он обдумывал предложенный Русичем план. В общем и целом, замысел монаха был неплох, но где набрать столько комнат, дыр и закоулков для ежедневной занятости шести человек?
