Три Анны - Ирина Анатольевна Богданова
Я рассудил, что если дождаться новой партии леса и столкнуть Свирида прямо в реку, где одно на одном громоздятся толстые брёвна, то никому не придёт в голову, что это убийство. Я даже подумал, что для верности на глазах у всех отпрошусь в мастерскую, а потом втихаря проползу обратно через щель между досок. Выверив план до мелочей, я принялся ждать подходящего случая, не предполагая, что он выпадет гораздо раньше задуманного времени. Через пару недель после моего решения в перелесок рядом с лесопилкой ударила сухая молния. Лес занялся пожаром, и конвоиры приказали заключённым тушить расползающийся по тайге огонь. Конвойные и прежде частенько смотрели сквозь пальцы на наши передвижения: особо бежать в рудниках некуда – кругом тайга. Хотя, конечно, побеги случались. Но пожар в тайге дело исключительное, тем более что тогда горели верхушки леса, а это самое страшное. Верховой пожар распространяется с огромной скоростью, и если его сразу не остановить, то тайга выгорит на тысячи вёрст, оставляя после себя прах и пепел.
Не разбирая, кто каторжник, а кто охранник, люди кинулись пилить вековые сосны, уже занявшиеся пламенем, и валить встречный лес, вырубая мёртвую полосу, через которую огонь не может перепрыгнуть. Кто хоть раз видел лесной пожар, поймёт человеческий ужас перед величественным и бесстрастным лицом природы. Крики, стук топоров, визг пил и шум падающих деревьев смешивались с гарью и дымом.
В суете и бестолковой толкотне никто из людей не обратил внимания, что я очутился в паре со Свиридом. Мы с двух сторон пилили сосну с полыхающей вершиной, и я понимал, что мне выпала редкостная удача одним махом решить свои проблемы, никогда больше не видеть ненавистную рожу Свирида и не слышать его гнусный голос, постоянно звучавший в моих ушах:
– Покайся в смертном грехе, ведь на тебе кровь людская. Нешто не давят проклятия?
Работая двуручной пилой, изредка мы кидали друг на друга насторожённый взгляд и оба понимали, что сейчас что-то между нами должно произойти. Наконец, когда пылающим факелом сосна рухнула к нашим ногам, мы выпрямились.
Свирид без страха посмотрел мне в глаза и хрипло спросил:
– Убивать будешь?
Я кивнул.
Он не оставил мне времени на раздумья. Или сейчас, или никогда. Молниеносно наклонившись, я схватил с земли топор и кинулся на противника. Он не успел оказать мне сопротивления. И лишь когда из его рассечённого лба мне на руки густо хлынула алая кровь, сказал:
– Спасибо тебе, Господи, за мученическую смерть…
На дрожащих ногах я стоял посреди полыхающего леса, смотрел на скорчившееся у моих ног тело и отчётливо понимал, что победу одержал не я. Мой поступок никто не заметил – всем было не до нас. Труп убитого Свирида я оставил на горящей лесополосе, и, когда конвоиры пересчитывали измученных и закопчённых каторжан, к моему вящему удивлению, нашлись свидетели, которые собственными глазами видели, как Свирида подмяло падающим деревом. Моё торжество продлилось недолго. Вечером того же дня, глядя на опустевшие нары Свирида, я явственно услышал его голос и понял, что никогда не избавлюсь от этого наваждения. Не знаю, может, у людей оно зовётся совестью… Мои муки стали столь невыразимы, что однажды в припадке неизбывной тоски, я сунул руку в пилораму, надеясь, что телесная боль клином вышибет боль душевную. В миг, когда пила с визгом и хрустом рвала мне плоть, я не выдержал и завыл от боли. И странное дело, вместе с воем из моей груди вылетел стон: «Услышь меня, Господи!» и на краткий миг мне показалось, что меня слышат.
Очнулся я на больничной койке, а подле меня сидел больничный санитар, похожий на чёрта из преисподней. Это был Нгуги. От дикой боли спекалось всё внутри, но на душе легче не стало, и я понял, что меня можно всего разрубить на куски, но, пока бьётся сердце, мира для себя я не найду нигде на земле. Много раз после этого я кричал, звал и даже выл, но небеса меня не слышали. И лишь однажды я понял, что у меня ещё есть надежда на прощение, потому что Всевышний не оставляет без милости даже самых закоренелых преступников. Он послал мне соизволение каждый день слышать имя Анна.
Выговаривая её имя, Алексей Ильич бросил взгляд на портрет на стене, утонувший в темноте весенних сумерек. Лампу они не зажигали, и Аня радовалась, что можно не смотреть на хозяина, а только слушать. Слушать и молчать, потому что она не знала, какими словами можно ответить на эту страшную повесть.
Окончив рассказ, Алексей Ильич помолчал, потянулся к ковшу на столе, отпил пару глотков и сказал своим обычным тоном, каким всегда отдавал ей приказания:
– Ну а теперь перейдём к делу.
«К какому делу? – сжалась на стуле Анна, – какие у меня теперь могут быть с ним дела?»
Уловив её настроение, Алексей Ильич сказал:
– Как ты знаешь после двадцати лет каторги, когда революция освободила заключённых, я вернулся в родные места вместе с Нгуги. Все эти годы я состоял на учёте в комитете партии как старый большевик и жертва царизма. Но, кроме того, я был личным другом товарища Сталина – Кобы. Говорю «был», потому что теперь это не так. Все последние годы я наблюдал, как развивается наша революция, и пришёл к выводу, что все идеалы, за которые мы боролись, ложные, а свобода, которую мы хотели дать народу, один обман. Я написал Кобе от этом и умолял его дать людям самим решать свою судьбу, а не насильственно сгонять в колхозы, разоряя семьи. Но мне пришёл ответ, что я «предатель идеалов коммунизма, примкнувший к контрреволюции». Такие слова, исходящие от Сталина, – приговор. Он никогда не щадит несогласных и расправляется с ними быстро и жестоко. Впрочем, я знал, на что иду. Поэтому вот деньги, – Алексей Ильич открыл стол и вытащил оттуда пухлую пачку денег, крест-накрест перевязанных бечёвкой, – возьми их и уходи. Немедленно. А я останусь. И ещё одно. – По задрожавшим губам Алексея Ильича Аня поняла, что из всего разговора это «одно» окажется самым важным, тем, к чему и вела столь длинная и безжалостная исповедь.
Хозяин раскрыл толстую тетрадь на своём столе и достал оттуда открытку из плотного ватмана размером с Анину ладонь.
– Прошу тебя… Если когда-нибудь ты увидишь её… Передай вот это.
В Анину протянутую руку лёг рисунок юной девушки с короткой подписью «Прости Христа ради». Растерявшаяся Аня не знала, как ей поступить.
