Три Анны - Ирина Анатольевна Богданова

Но избранницей Нгуги оказалась не Верка, не Манька, и даже не Любка-сухоножка.

Выдержав время, Нгуги растёкся в сладкой улыбке и сообщил:

– Я женюсь на Ефимии.

От неожиданности рука Ани, сжимавшая ручку ведра, разжалась как парализованная.

– Осторожнее! Обольёшься!

Нгуги подхватил глухо стукнувшую посудину и бережно поставил на землю, ожидая Аниного ответа, а она всё не могла собраться с мыслями.

Нгугина невеста – Фимка-комсомолка, сколачивающая в их селе колхоз «Красный Дроновец»? Быть этого не может! От неё уже один муж сбежал, не выдержав комсомольского напора и активности, а Нгуги хочет пойти по его стопам и добровольно надеть ярмо на свою чёрную шею.

Уловив Анины колебания, Нгуги убедительно сказал:

– Ты не думай, Аня, Фима очень, очень хорошая женщина. Знаешь, как она умеет танцевать?! Почти как матери нашего племени.

Покрутив для наглядности животом и вытянув губы трубочкой, Нгуги почмокал кончики пальцев, и Аня поняла, что её друг окончательно погиб.

– Только знаешь, Аня, Фима хочет, чтоб я тоже в колхоз вступил. Говорит, буду председателем.

Нгуги изменился в лице так, что даже губы побелели, став из тёмно-фиолетовых голубыми:

– А я боюсь массу оставить. Нет. Я буду приходить часто-часто, почти каждый день…

Тёмные, как аспидный камень, глаза Нгуги искали на Анином лице ответ и поддержку, умоляя успокоить его совесть.

И Анюта медленно, словно нехотя, кивнула:

– Конечно, Нгуги, ты не должен отказываться от своего счастья, какое бы оно ни было. А с хозяином останусь я.

– Правда?

Аня кивнула и поинтересовалась:

– А Алексея Ильича ты известил о своём решении?

Отопыренная нижняя губа Нгуги подсказала ей, что он боится разговора с хозяином с глазу на глаз.

– Мы вместе пятнадцать лет, – смущённо пробормотал новоявленный жених, – с того самого момента, как масса лишился руки. Знаешь, я до сих про не могу забыть каторгу…

Аня насторожилась. Неужели она сейчас узнает то, что случилось много лет назад, когда её ещё и на свете не было?

Но Нгуги внезапно оборвал разговор и прижал к груди обе руки:

– Умоляю! Поговори с массой ты. Он тебя любит.

– Любит? – от этого заявления Нгуги Аня удивилась больше, чем от его сообщения о женитьбе. Ей даже в голову не могло прийти, что Алексей Ильич к ней хорошо относится.

Нет, он на неё не кричал, был ровен, равнодушен. Он относился к ней так, как относятся к толстой тетради, в которой можно решить пример или записать подзабытую химическую формулу.

Воспользовавшись Аниным замешательством, Нгуги упредил её слова, подведя итог разговора:

– Значит, договорились. Ты сама скажешь всё массе. – Он приложил палец к губам: – Молчи, ничего не возражай. Мне некогда. Надо готовиться к обряду посвящения в мужья. Завтра как раз полнолуние.

Вспомнив, что счастливая невеста прочит Нгуги в председатели колхоза, Аня расхохоталась, но тут же сникла оборвав смех:

– Ну и хитрец ты, Нгуги. Так и быть, уговорил, сегодня не буду тревожить Алексея Ильича, а завтра… – она тяжело вздохнула, представив завтрашний непростой разговор.

* * *

Сосредоточенно нахмурив лоб, Аня вязала хозяину шерстяной носок, хотя назвать вязанием её работу язык не поворачивался. Пятая спица всё время выскальзывала из пальцев, петли спускались и путались. Выводить пятку Аня начинала третий раз подряд, но снова не справилась, отшвырнула рукоделие в корзинку и, закрыв глаза, безутешно заплакала, как по покойнику. Хорошо, что никто не видит её в своём углу.

В большой избе Алексея Ильича было всего два уютных уголка: один на веранде около круглого стола, покрытого вышитой Аней скатертью, а второй за печкой на лавке, на которой она спала все годы жизни в этом доме. За печкой Аня чувствовала себя увереннее, спокойнее, помня о том дне, когда впервые осталась ночевать на новом месте. И хотя лавка спокойно просматривалась со всех сторон горницы, она казалась Ане укромным убежищем от всех бед.

«Последним убежищем», – подумала она и нежно погладила лавку, как приласкала бы любимую кошку. После беседы с Алексеем Ильичом душа, словно ветхая ткань, рвалась на малые лоскутки, вытягивая из сердца длинные нити тяжёлого разговора.

И женитьба Нгуги оказалась совсем не причём. Услышав от Ани о предстоящей свадьбе, Алексей Ильич даже обрадовался, с облегчением постучав по столу костяшками пальцев правой руки, как делал всегда, когда она хорошо справлялась с уроками.

– Одной заботой меньше!

Увидев по Аниному лицу, что она озадачена, хозяин потёр лоб и скрипуче сказал:

– Анна, я должен с тобой серьёзно поговорить. Я давно хотел сделать это, но всё откладывал.

А сейчас тянуть больше нельзя, за мной могут прийти с минуты на минуту. – Он потянулся рукой к пухлому конверту, полученному накануне из Москвы.

На письме стоял синий расплывчатый штамп «ЦК ВКП(б)», и Аня знала, что письмо получено от самого товарища Сталина.

Тон хозяина не предвещал ничего хорошего, а лицо внезапно скорчилось в мучительной гримасе, напоминающей отвратительную маску африканского божка, которого Нгуги вырезал из соснового полена и пристроил в сенях, не рискуя заносить в избу.

– С чего бы мне начать?

На мгновение Ане показалось, что Алексей Ильич сейчас упадёт, настолько слабо прозвучал его голос. Хозяин на мгновение задумался, нащупывая взглядом глаза девушки на портрете, словно ища поддержки близкого человека.

– Её звали Анна, Аннушка. Как тебя. Я никогда не пустил бы в дом постороннюю девчонку, если бы не возможность каждый день наслаждаться звучанием дорогого имени.

Упоминание о любимой придало Алексею Ильичу мужества и, не отводя взор от картины, он медленно стал рассказывать о своей жизни. Правдиво и безжалостно. Если бы Аня прежде знала эту историю, то, наверное, под страхом смерти не осмелилась бы переступить через порог дома, где властвовал бывший преступник, многократно проклятый своими жертвами. Но сейчас она видела перед собой не безжалостного и циничного разбойника, грабившего и убивавшего, а несчастного человека с дрожащими щеками и одной рукой, жалко комкавшей лист бумаги.

– Я понял, что безумно люблю Анну, лишь тогда, когда мне присудили двадцать лет каторжных работ, – рассёк воздух голос Алексея Ильича, и Аня услышала, как сквозь его отчаяние неожиданно пробилась спрятанная нежность. – В Нерчинские рудники до меня дошли слухи, что она вышла замуж за моего соперника и стала баронессой фон Гук. Я сходил с ума! По двадцать раз на дню я мечтал отбыть каторгу и с наслаждением свернуть барону шею, а потом любоваться, как Анна плачет у моих ног, обнимая остывающее тело мужа.

«Тогда я буду твёрд и жесток, – мечтал я, представляя эту картину, – я напомню