Три Анны - Ирина Анатольевна Богданова
* * *
– Анька, слышь, Анька! – на всю улицу закричала тётка Матрёна из крайнего дома, видя, как Аня, перепрыгнув через вытаявший грязью ров, выскочила на дорогу.
Аня остановилась. С тёткой Матрёной она не ладила. Именно с её тяжёлой руки пошла гулять по деревне слава про Анютку, как про немую дурочку.
– Анька, пока ты незнамо, где шляешься, твоя баба Катя-то померла!
– Как померла? – одними губами прошептала Аня. Хотя тётка Матрёна не могла расслышать ответных слов, она безошибочно угадала вопрос и заорала с новой силой:
– Знамо как! Как на Руси помирают, так и померла. Смертушкой. С вечера занемогла, на голову жаловалась. А утром мы с хозяином глядим – дым из трубы не идёт, пороша на дворе нетоптана. Мы глядь в оконце, а Катерина на полу лежит. И уже не дышит.
Матрёна утёрла рукой сухие глаза и всхлипнула:
– Последний стакан воды старухе никто не подал. Вот и привечай после этого сирот безродных. Корми их, пои…
Причитания тётки Матрёны хлестали Аню словно пощёчины. Обезумев от горя и не разбирая дороги, она помчала к дому, всей душой надеясь, что злая баба решила посмеяться над ней и соврала.
Но судя по широко распахнутой двери в избу, чтобы выстудить тепло, и по изрытому следами снегу во дворе, соседка сказала правду.
Холодея от благоговейного страха, Аня переступила порог и сразу увидела на обеденном столе длинное вытянувшееся тело, с головой укрытое домотканым рядном из «смертного» сундука.
Вот он стоит в углу, небольшой, красненький. Почти каждый день, указывая на него, баба Катя говорила:
– Запоминай, Анютка, здесь я всё на смерть приготовила. Как отдам Богу душу, ты сразу сундучок открывай. Обмывать меня позови мою подружку Лукерью, пусть она и обрядит в последний путь. Ты только следи, чтоб всё из сундучка в дело пошло. Нехай бабы на моих похоронах позавидуют, какая я хозяйка запасливая.
В подтверждение своих слов баба Катя откидывала крышку сундучка и любовно раскладывала по лавке сокровища, необходимые каждому усопшему.
– Это рядно я ещё в девках ткала да белила, – хвастала Ане баба Катя, поглаживая льняную ткань, под которой сейчас лежало её тело. – Не забудь накинуть мне новый коленкоровый платок на голову. Срам со старьём на голове в гроб ложиться. А это, Анька, пятаки мне на глаза. Вишь, какие тяжёлые. Говорят, от времён царя Петра остались. Я их лет тридцать назад у одной странницы на перовую подушку выменяла. – Вспоминая удачный торг, баба Катя всегда делала паузу и со смаком рассказывала, как умасливала упрямую бабу поменяться с ней монетами. В конце разговора баба Катя бралась рукой за грудь и закатывала глаза:
– Сердцем чую, скоро эти пятаки мне пригодятся.
От таких слов Аня иной раз начинала плакать. На что баба Катя довольно говорила:
– Не плачь, Анька, все там будем. У Бога смерти нет.
«Вот они и пригодились, эти пятаки».
Словно боясь разбудить покойницу, Аня на цыпочках подошла к столу и, приподняв покрывало, заглянула бабе Кате в лицо. Два тёмных медных диска плотно лежали над скулами, навек запечатывая глаза, которые больше никогда не увидят солнца.
Гроб Анюта заказала плотнику Макару Егоровичу, отдав ему бабы Катины чугуны, сушёной рыбой отблагодарила пришедших на кладбище, а из овса сварила кутью на поминки.
– Без покаяния померла Катерина, – вздыхали бабы. – Вот она, новая власть. Сперва нашего батюшку забрали, потом церкву Божию разрушили, и хоть криком кричи. Помрёшь – зароют как собаку.
Но голой и босой душу новопреставленной рабы Катерины в Чертоги Божии сельчане всё ж не выпустили: хором пропели над могилкой тропарь «Со духи праведных» и «Вечную память».
Пели все: басил кузнец дядя Ерёма, подтягивала портниха Ненила – мать комсомолки Фимки, закрасневшись лицом, старательно выводила мотив соседка Матрёна, а уж бабина дружка Лукерья старалась так, словно её саму только что землёй засыпали и лапником забросали. От этого дружного многоголосья на Анину душу пролилось умиление. Она всех любила, всех жалела и прощала, даже вредную тётку Матрёну.
Много лет спустя Аня корила себя за то, что не сказала им, как их любит, как благодарна за этот нестройный хор над свежим холмиком весенней землицы. Но тогда, на похоронах, она, захлёбываясь от слёз, смогла связать лишь пару слов, пригласив соседей на скромные поминки.
В дом на порогах Аня пришла через три дня после похорон, уставшая и повзрослевшая. Она понимала, что одна часть жизни осталась в Дроновке, что детство закончилось, так и не начавшись, и впереди её ждёт неизвестность.
День за днём Аня всё больше осваивалась на новом месте, и однажды, выйдя апрельским весенним днём на залитое солнцем крыльцо, она призналась себе, что вполне довольна жизнью.
С весёлым Нгуги она жила душа в душу, понемногу перестала бояться однорукого Алексея Ильича и, самое главное, полюбила читать книги. Эта любовь началась с толстой книжки Александры Ишимовой, надписанной крупными буквами «История России в рассказах для детей».
Начав её читать, сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее, Аня была потрясена до глубины души. Ей навстречу распахивался новый мир, наполненный людьми и событиями. И хотя ей открывались давно прошедшие времена, она ощущала себя их частичкой. То ей представлялось, что она вместе со святой княгиней Ольгой плывёт в Царьград, то помогает Дмитрию Донскому на поле Куликовом.
«Вот бы, как в сказке, взмахнуть рукавом да очутиться возле государя Петра, когда он простудился, спасая людей от наводнения, – мечтала Аня, прочитав очередную главу, – уж я бы ему не дала занедужить. Шалфеем отпоила или ноги ему напарила. Неужели, когда царь погибал, ни одного человека не нашлось, кто хворобу смог выгнать?»
Один раз она даже робко поделилась своими мыслями с Алексеем Ильичом. Он желчно взглянул на неё, скривил в улыбке сухие губы и хрипло сказал:
– Запомни, девочка, история не имеет сослагательного наклонения. Что произошло, то произошло, как бы мы ни хотели это исправить. – На этих словах он горько вздохнул, украдкой бросив взгляд на портрет девушки.
То, что портрет нарисовал Алексей Ильич, Аня давно догадалась.
Хозяин не мог сидеть сложа единственную руку, и всё время, пока они занимались или пока Аня решала примеры, чиркал что-то мягким карандашом на листе бумаги. Скосив глаза, Аня не отказывала себе в удовольствии полюбопытствовать, каждый раз наивно замирая от восторга при виде его художеств. Из книг она уже знала о великих живописцах, но утвердилась в уверенности, что ни один из них не рисовал так хорошо, как Алексей
