Три Анны - Ирина Анатольевна Богданова
В этом месте рассказа Алексей Ильич остановился и пристально посмотрел на Аню, словно прикидывая в уме, как бы она поступила? Какой путь выбрала?
– Ты молодая девушка, – продолжил он, – тебе не представить, что может испытывать молодой человек, который уже почти держал в руках своё счастье. Ведь поначалу Анна выбрала не Гука, а меня! Ты понимаешь? Меня! И если бы тогда я постарался понять её душу… Сделал хоть один шаг навстречу… Один шаг… Но, захваченный революционными идеями, я его не сделал. Снедаемый чувством мести и ревности, я жил как в аду и думал, что хуже быть уже не может. Но я ошибался. Для того чтобы ты лучше меня поняла, я должен объяснить тебе, как мы жили на каторге. Думаю, тебе известно, что Нерчинские серебряные рудники расположены в Забайкалье…
В этом месте рассказа хозяина Аня подумала, что он ошибается, и ей ничего не известно про городок Нерчинск и серебряные рудники. Но промолчала, напряжённо слушая Алексея Ильича и боясь шевельнуться на стуле.
– Жили мы, заключённые, в длинных бараках на сто человек. Кормили вдоволь. Рано утром нас под конвоем отводили на работу, а ближе к вечеру приводили обратно и предоставляли самим себе. Чтобы занять время, каждый искал себе дело по душе. Например, один фальшивомонетчик учился играть на балалайке. Недоучившийся ветеринар Семёнов, из озорства спаливший барскую усадьбу, увлёкся изготовлением дамских украшений, ну а я рисовал. Знаешь, однажды я сказал моей Анне, что очень хорошо рисую по памяти. Тебе, второй Анне, я тоже могу с полным правом это сказать. Память у меня отменная. И вот однажды, когда я только что нарисовал порог Керста, к нам в барак привели нового заключённого.
Как сейчас помню, это был высокий седой мужик с клочковатой бородой и толстым носом в синих прожилках. По виду крестьянин. В барак он вошёл по-хозяйски, не смущаясь, широко расставив ноги, цепким глазом выбрал себе место рядом со мной, и по его поведению заключенные сразу определили: человек бывалый и с каторгой знаком накоротке. Устраиваясь на нарах, он скользнул взглядом по моему рисунку и, неизвестно почему, я вдруг почувствовал исходящую от него угрозу, хотя внешне новичок вёл себя вполне миролюбиво и даже сказал, что зовут его Свирид и родом он из Петербургской губернии. В первый же месяц пребывания в нашем бараке Свирид показал себя мужиком основательным. Всё, за что он ни брался: точил ли ложки, грузил руду или работал на лесопилке – всё выходило у него ловко, надёжно и как-то по-особому ладно. Про таких в народе говорят «золотые руки». Была в нём лишь одна странность – всё свободное время Свирид простаивал на молитве. Он так сильно раздражал меня своим беспрестанным бубнёжом на соседней койке, что один раз я решился поинтересоваться:
– О чём молишься?
Ответил он охотно:
– Я человека убил, вот и прошу за свою душу.
Видя, что я удивился, пояснил:
– Я честный вор. Потомственный конокрад, а убивцев у нас в семье сроду не случалось. Вот и каюсь, да свою душу у Бога вымаливаю.
– А за душу жертвы не просишь?
– А что за его душеньку просить? Она, хоть и отошла ко Господу без покаяния, но смертного греха на ней нет. Я тебе так скажу: быть убитым во сто раз лучше, чем быть убийцей. – Он с прищуром посмотрел на меня и спросил: – А ты что не молишься? Али греха за собой не чуешь? Я ведь вижу, что душа у тебя чернее тучи и черти в ней день и ночь копошатся, как черви навозные. Или думаешь, не знаю, как ты на дорогах добрых людей с гирькой на верёвке грабил? Как семьи сиротил, а опосля к ним в дом гостем хаживал?
От Свиридовых слов меня словно камнем по голове хватило: он знает про Ельск, Анну, купца Воронова. Знает про убитого шубника! Он всё про меня знает! С этого разговора началось для меня новое мучение: куда ни повернусь, в какую сторону ни посмотрю – везде передо мной глаза моего обличителя маячат и голос звучит: покайся, покайся, покайся, пока не поздно. Всё про тебя знаю!
Каждый день, видя Свирида, я вспоминал о своих преступлениях так живо, будто только что совершил их. Эта пытка казалась мне невыносимой, ведь прежде я не считал свои поступки преступлением, а нынче, постоянно держа перед глазами кающегося грешника, начал задумываться, а так ли я прав? Рассуждая сам с собой бессонными ночами, подспудно я уже понимал, что мои идеи оказались мыльными пузырями. Но я быстро уговорил свою совесть. Да, я убивал, грабил и обманывал, но я делал это не для себя!
Я действовал во имя великой революционной идеи народного счастья и равенства. Одно мешало мне жить дальше – сам Свирид. Именно его я посчитал виновником своих новых душевных терзаний и решил от него избавиться.
* * *
На лбу Алексея Ильича выступили бисеринки пота. Облизав пересохшие губы, он умоляюще посмотрел на Аню.
Она поняла его немую просьбу и, сбегав к бадье с водой, принесла полный ковш студёной воды. Расспрашивать далее она не решилась. Очень уж страшным представлялось ей дальнейшее. Аня и так могла едва дышать, с трудом представляя, как сможет теперь остаться в этом доме. Не зря называли его проклятым…
Взяв ковш правой рукой, хозяин жадно припал губами к воде, не замечая, как тонкая струйка воды падает ему на грудь и брызгает на письмо Сталина, неопрятно размывая фиолетовые чернила. Утолив жажду, Алексей Ильич не глядя поставил мокрое донце посреди стола и медленно начал рассказывать дальше:
– Приняв решение убить Свирида, я начал искать способы, как это осуществить наилучшим образом. Странным образом я почувствовал прилив сил и энергии, на время забыв о своей ревности к Анне и страстных душевных терзаниях.
Я был активен и бодр. Мой мозг работал как хорошо отлаженный механизм, просчитывая разные варианты. Рассмотрев несколько версий, как осуществить устранение Свирида, я пришёл к выводу, что наиболее удобно сделать это на лесопилке, где мы с ним чаще всего работали. Старое здание лесопилки, построенное ещё при царе-освободителе, располагалось на искусственном водопаде, вращающем маховик пилорамы. Лес для распиловки сплавляли по реке, и по
