Индекс Франка - Иван Панкратов
Поэтому звонок спустя полтора месяца был для него как гром среди ясного неба:
— У Алисы сепсис… менингококцемия…
Виктор пытался что-то понять сквозь всхлипывания Ларисы, но она на тот момент была не самым точным и внятным источником информации. Добившись от неё, где дочь сейчас, он нашёл телефон больницы. Дозвонился.
— Прогноз неутешительный… Я знаю, что вы врач, поэтому мне сложно скрывать от вас тяжесть состояния… Она уже на аппарате…
Виктор слушал голос заведующего детской реанимацией, словно он доносился с другой планеты. Это не могло быть правдой.
Примерно через час Алиса умерла. За это время Виктор лишь успел купить билет на ближайший рейс и написать, разрывая шариковой ручкой бумагу, рапорт начальнику Академии. Хотя прекрасно понимал, что в этой спешке уже нет никакого смысла.
Дома он всё узнал у мамы — она, как и всегда, сумела сохранить в этом ужасе какую-то стальную выдержку, потихоньку глотая гипотензивные и принимая на себя общение с погребальной конторой. Мама встретила его первой, объяснила, что Лариса под феназепамом и спит.
— Ты только спокойно сейчас, — сказала мама. — Держись. Изменить ничего нельзя. Надо суметь пройти эту скорбную ситуацию без ещё больших потерь, а разбираться будем потом. Чуть позже.
Платонов понимал её, но всё-таки спросил, как же так вышло.
— Доктор… Невролог из поликлиники… Она придумала ей какой-то медотвод. Мол, травма была, поэтому надо теперь месяц или два подождать… А у них в садике прививка была запланирована. Платно, естественно, потому что она не в календаре. В городе где-то была вспышка, три случая, один мальчик скончался — и на этом фоне решили сделать всем. Мы уже согласие дали. И тут Лариса приходит и сообщает — у Алисы противопоказания. Я специально у наших инфекционистов в госпитале проконсультировалась — нет никаких противопоказаний. И быть не может. Но Лариса упёрлась — ты же сам знаешь, какая она бывает, если что-то ей не нравится. «Я ребёнка не дам прививать, мне Вера Михайловна всё разъяснила…»
— Мы же с ней договорились… — тихо сказал Виктор. — Ещё чуть ли не с роддома было решено — всё делаем, никого не слушаем. Могла бы мне позвонить…
— Она так решила, — сухо сказала мама. — Я до неё достучаться не смогла. А потом вот это… Причём заболел ребёнок даже не из их садика — там был какой-то утренник, на него приходили аниматоры, две девушки. Одна из них привела с собой сына; как в дальнейшем выяснилось, на тот момент уже больного. Через несколько дней после утренника у Алисы заболела голова… Дальше всё, как по учебнику.
…Они как-то смогли пережить это. Похороны, поминки, девять дней. Жена всё время молчала, плакала, засыпала везде, где только могла присесть или прилечь; в какой-то момент Платонов забрал у неё упаковку феназепама, потому что Лариса перестала понимать, кто она и где находится.
Примерно через две недели жена начала потихоньку выплывать из траурного оглушения и умеренной передозировки седативными препаратами. Платонов почувствовал это по какой-то пугающей ненависти в глазах, что била из Ларисы вполне осязаемыми лучами.
— Я в глаза ей хочу посмотреть… — шептала она, стоя над могилой дочери, где проводила почти каждый день по нескольку часов. — Посмотреть, спросить… Узнать, как она живёт сейчас, как спит. И не снится ли ей, как мне, каждую ночь…
Платонов стоял рядом, глядя на маленькую фотографию Алисы на временном памятнике, чувствовал, как ветер высушивает слезы на щеках и тоже хотел встречи с Русенцовой.
Они встретились. Дождались после приёма, сидя в машине возле поликлиники. Доктор не сразу узнала Ларису, вглядываясь подслеповато в женщину в черной косынке, а когда узнала, то испугалась — это было понятно по её широко раскрытым глазам и прижатой к груди хозяйственной сумке. Они долго стояли друг напротив друга молча; никто не мог начать говорить первым. Русенцова, маленькая седовласая бабушка в вязаном берете и старом пальто, произвела на Виктора гнетущее впечатление — хотя он и не ожидал увидеть цветущую женщину в мехах.
Он смотрел на неё и понимал, что вот перед ним тот самый врач, чьё заблуждение стоило жизни маленькому человеку. Понимал, что нужно что-то сказать; возможно, что-то такое, что могло бы предупредить доктора от подобных ошибок и заблуждений в будущем.
И когда он уже был готов произнести: «Вера Михайловна, я очень надеюсь, что вы понимаете, почему мы здесь…» — Лариса её ударила.
Ударила хоть и с размаху, наотмашь, но не сильно; она была чересчур измучена и слаба. Однако этого хватило, чтобы Русенцова дёрнулась, выронила сумку и села на асфальт, держась за щёку. Видимо, больно ей стало даже не от удара, а именно от падения; она ойкнула, стала отползать назад, словно под обстрелом — спасаясь от Ларисы и бросая умоляющие взгляды на Платонова.
Но Виктор не собирался останавливать жену. По крайней мере, сразу. Он смотрел на ползущую по асфальту Русенцову безо всякого сожаления. Он не испытывал в эту секунду к ней ничего — ни ненависти, ни сочувствия. Она была для него сейчас — никем. Она была — просто пальто, которое ветром тащит куда-то по земле. Никаких эмоций.
Лариса отпихнула её сумку ногой в сторону, сделала пару шагов вперёд. Русенцова завертела головой в поисках людей, чьё внимание можно было бы привлечь к происходящему, но, как назло, во дворе поликлиники никого не было. Тогда она попыталась встать, но Лариса быстро преодолела расстояние между ними и наклонилась почти вплотную к её лицу. Вера Михайловна от страха зажмурилась и втянула голову в плечи.
— Простите, простите… — забормотала она, и Лариса от неожиданности замерла. — Поймите, я врач, я думала… Ведь было нельзя… Я всю жизнь так, и ничего… Меня спрашивают постоянно про медотводы, про прививки…
— Вы плохой врач, Вера Михайловна, — подойдя ближе, практически прохрипел каким-то чужим голосом Виктор. Он не смотрел ей в глаза, говоря куда-то в сторону — не мог встретиться взглядом, потому что боялся, что его сорвёт с тормозов. — Запомните, пожалуйста, Алису Платонову. Ей четыре года было.
— Да, — сказала Русенцова, с опаской глядя на Ларису. Платонов положил жене руку на плечо — она вздрогнула, стряхнула руку, но выпрямилась и встала рядом. — Простите меня.
Платонов хотел подать ей руку, чтобы помочь встать, но передумал, развернулся и пошёл в сторону машины.
Когда они уезжали, Русенцова так и сидела ещё на асфальте, провожая их взглядом…
Лариса тогда по-честному прошла курс терапии у психолога, выполняла какие-то задания; три или четыре раза Виктор сходил с ней вместе, как того требовали условия, но делал это больше для соблюдения приличий в качестве послушного балласта — на тот момент между ним, погруженным в службу и работу, и Ларисой, сидевшей дома, начала вырастать стена. Принцип «Будьте всё время заняты», помогавший ему ото всех неприятностей, действовал безотказно. Он набрал дежурств — как по хирургии, так и по части; выезжал с бригадой медобеспечения чуть ли не на все учения, проходившие на фронтовом полигоне в ста километрах от города — и в итоге сберёг психику. Ценой за это спасение стала быстро растущая трещина в отношениях между ним и Ларисой.
Как потом понял Виктор, его жена в силу особенностей характера не вынесла из бесед с психологом ничего. Когда курс был окончен, она окончательно сформировала в своей голове идею поиска виноватого — для облегчения своего одинокого (старшую дочь они тогда отправили в Питер ко второй бабушке) существования среди детских фотографий, игрушек и платьиц Алисы. А виноватым быстрей и проще сделать того, кто ближе. Так появился плохой муж, что
