Индекс Франка - Иван Панкратов
— Она вроде всё понимает, — говорил Лазарев про её мать. — Видная такая дама, приехала на джипе, вся в коже… «Можно, — говорит, — узнать, чем вы её лечите?» И черт меня дёрнул коллеге лист назначений показать. Она посмотрела, глаза на меня поднимает с презрением и говорит: «А меропенем мы что, не заслужили?» Я её чуть с пандуса нашего разбомбленного не выкинул…
Виктор открыл историю Елисеевой, посмотрел данные посевов — она получала левофлоксацин, не температурила, жалоб не предъявляла. Меропенему места там не было, но объяснять врачу лучевой диагностики из частной клиники основы антимикробной фармакотерапии было делом бесперспективным и неблагодарным.
— … Как смог, на пальцах показал, что её нормально лечат, правильно. А она давай что-то про сепсис мне рассказывать, про его стадии… У неё ожогов три процента, она без пластики проскочит, а мамаша…
— Да ну, — отмахнулся Платонов. — Вы же знаете основной закон подлости лечения врачебных детей. Родственники, сами того не желая, предвосхищают осложнения.
— Мне кажется, она была не против сепсиса, если честно, — осторожно высказал догадку Лазарев. — Тут вот в приёмном отделении неделю назад, ещё до взрыва, парень молодой умер с похожей биографией…
— Я помню. Думаете, это такой же случай?
Лазарев пожал плечами, а Платонов отметил про себя, что в больнице появилось новое летоисчисление — «до взрыва» и «после взрыва». У них как-то год назад был в больнице небольшой пожар — сгорел чайник в подвальной подсобке, нарушив на пару недель электрокоммуникации в небольшой части здания. Так вот даже тогда, после первого и единственного за двадцать с небольшим лет пожара, никто его за некую черту не брал…
Парень тот, действительно, умер внезапно. Но поразил всех, кто видел эту смерть, не сам её факт. Поразила реакция матери.
Она привезла его на такси, думая, что у сына пневмония. Дышал он, действительно, не лучшим образом, но в приёмном отделении на кислороде порозовел, ожил, сходил на рентген — и дежурная смена узнала, что у него туберкулёз. Хороший такой туберкулёз с распадом. Причина одышки прояснилась, вызвали на себя бригаду для эвакуации в тубдиспансер. Посадили в санпропускнике на диванчик вместе с мамой — ждать. По понятным причинам, «Скорая» за больными в медучреждения никогда не торопится — тут именно так и вышло. Они сидели около двух часов, и в какой-то момент парень внезапно стал падать по спинке дивана вбок. И упал. Мёртвый. Реанимация прибежала уже к трупу.
Те, кто видел маму, в один голос повторяли — она смотрела на него молча, спокойно, не поднимая тревоги. Уже потом узнали, что из своих тридцати девяти лет он отсидел почти пятнадцать. Был наркоманом со всеми возможными осложнениями. С гепатитами, с ВИЧ. Когда стало ясно, что реанимационные мероприятия бессмысленны, она встала над телом, помолчала немного и сказала:
— Это лучшее, что могло с ним случиться.
Ни слезы. Ни вздоха. Так бывает, когда родители хоронят своих детей задолго до их смерти. Хоронят глубоко в душе, сохраняя память лишь о тех годах, когда эти дети были чисты и невинны…
Платонов вдруг вспомнил полные боли глаза Лидии Григорьевны Беляковой,
(я не помощи хотела, если честно)
незадолго до своей гибели на операционном столе уже похоронившей сына в своём сердце.
(я сына видеть не хотела, жить с ним под одной крышей — не хотела)
Того самого Вадика, с которым «всегда было непросто»…
(это лучшее, что могло с ним случиться)
Телефонный звонок выдернул из воспоминаний о той ночи, когда он впервые столкнулся с Вадимом.
— Да, ожоговое… Доктор Платонов.
— Майор Милькевич из Следственного комитета. Мне нужна информация по пациентке Кравец…
— Мы не даём справки по телефону, — в тысячный раз за время работы повторил дежурную фразу Виктор.
— Я понимаю, — майор был спокоен и, судя по всему, готов именно к такому ответу. — Мне бы узнать, сможет ли она давать ответы на интересующие нас вопросы по делу о взрыве. Когда её можно будет опросить?
— Вы же понимаете, что любой ответ косвенно предоставит информацию о её состоянии, — ответил Платонов. — Официальный запрос заведующему стационаром, на него официальный ответ. А с лечащим врачом вам никто не запрещает разговаривать, приезжайте.
В трубке повисла тишина, потом Милькевич произнёс:
— Понимаете, никто, кроме неё, не знает, что произошло в машине. Виновник погиб, водитель разговоров не слышал, фельдшер всю дорогу с музыкой в наушниках просидел. В квартиру они не поднимались, Беляков ждал их на улице. В квартире, между прочим, куча интересных находок, вроде графика дежурств по той подстанции, откуда бригада была… Вообще, странный вызов, странный приём больного, странная транспортировка. И поэтому мы очень ждём, когда доктор Кравец сможет прояснить ситуацию…
— Ей сложно разговаривать, — перебил Платонов. — Она это делает шёпотом и с ужасной одышкой. Думаю, что ещё несколько дней ваша беседа будет для неё тяжёлым испытанием.
— А прогноз вы можете сообщить? — не унимался Милькевич. — Мы сможем с ней побеседовать или она, не дай бог, за эти несколько дней…
Виктор скрипнул зубами и нажал отбой.
— Они вообще в курсе, что Потехин умер? — не оборачиваясь, спросил он у Лазарева. — Жизнь коллег их волнует хоть в какой-то степени?
— Ты чего так обозлился? — удивился заведующий.
— Им Полину надо побыстрей опросить, а то не дай бог помрёт, как им кажется.
— Не помрёт, — махнул рукой Лазарев. — Она по совокупности, конечно, пока ещё тяжёлая; минно-взрывная травма, ожоги… Но уверен, что проскочит. Вот по психике я бы с ней поработал чуть попозже, пригласил бы специалиста…
Платонов и сам понимал, что клинический психолог Полине будет просто необходим. Молодая женщина осталась без руки и с искалеченным лицом…
Вошёл Москалёв с телефоном в руке, разглядывая что-то на экране.
— Знаете, что любопытно? — спросил он от двери. Виктор и Алексей Петрович подняли на него взгляды. — В наше время быстрой смены новостей к исходу вторых суток после взрыва больницу практически не упоминают в новостях. Уже столько всего случилось в городе, стране и мире, что, похоже, всем просто плевать. Городской портал — ничего уже не пишет, последний комментарий написан к заметке о взрыве вчера вечером. Новости региона — банк какой-то лопнул, мэра посадили, собак отстреливают. Про страну в целом вообще молчу. Так что сейчас двери вставят — и считай, не было ничего…
— А лицо Полине кто вернёт? А руку? — Платонов чувствовал, что ещё немного, и он просто вспыхнет, как сухая ветка. — Не было ничего…
Он тяжело дышал, с трудом подавляя желание поругаться с Михаилом, но понимал, что это будет несправедливо. Москалёв лишь озвучил то, что увидел в интернете, совершенно не имея в виду ранение Полины. Поэтому Виктор просто выскочил в коридор, столкнувшись с какой-то заполошной мамашей, что у них под дверями пыталась выяснить у дежурной сестры, зачем её ребёнку назначили антибиотики.
— Я нашей бабушке позвонила, так она говорит, что этими вашими антибиотиками слона можно убить! — чуть не криком заходилась она, наступая на сестру. Увидев врача, мамаша переключила на него своё внимание и готова была что-то добавить лично Виктору, но он остановил её жестом руки.
— Не убить, а вылечить, — коротко бросил он ей. — Насчёт слонов не в курсе, здесь ветеринаров нет. Ребёнка вашего они спасут. Бабушке привет.
Не дожидаясь ответа, он двинулся по коридору, куда глаза глядят. А через минуту понял, что стоит у клинитрона Полины и смотрит в её открытый незабинтованный глаз.
Когда он попытался улыбнуться ей, из этого глаза выкатилась крупная слеза. Куда-то вбок, к уху. Она моргнула и отвела взгляд. Платонов огляделся по сторонам, увидел на столике медсестры несколько чистых салфеток, взял одну, аккуратно вытер слезу и промокнул глаз. Кравец всё это время старалась не смотреть на него.
Виктор постоял немного рядом, зачем-то глядя в монитор на большие цифры пульса, давления и сатурации. Хотелось что-то сказать — ободряющее, поддерживающее, но в голове было только жалостливое и тоскливое; он вздохнул и положил ей руку на плечо, слегка погладив его пальцами.
Полина вздрогнула и повернула к Виктору
