Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски
* * *
«Вольфганг?» — Петр толкнул дверь и втащил сумку в комнату. Пахло несвежим бельем, повсюду валялась одежда и кучи нотной бумаги, постель Вольфганга скомкана на диване. «Ну ты и свинтус!» — Петр открыл окно настежь. Затем перевел взгляд на раковину, где в чашке на остатках кофе плавали пушистые бледные островки. Он рванул дверцу под раковиной, вытащил ведро и попытался сложить в него коробку от пиццы, лежавшую на плите. Она оказалась не пустой, Петр с подозрением сунул туда нос, потом оторвал край. Выскользнула пыльная серо-зеленая лепешка в пакете. Петр утрамбовал ее в ведре и внимательно осмотрелся в комнате. Что-то здесь не так.
Телефон оказался на подоконнике, совершенно разряженный. Петр прослушал сообщения — Вольфгангу четыре раза звонили из Blue Notes, причем один раз — хозяин лично, дважды — из концертного агентства, один звонок от дочки Петра — она сообщала, что папа забыл картинку, которую она ему нарисовала — и еще несколько звонков, происхождение которых еще предстояло выяснить.
Вскоре он уже барабанил в стеклянную дверь Blue Notes, а через минуту с той стороны подходил чернокожий бармен — качая головой и показывая на часы.
— Вольфганг! Где есть Вольфганг? — Петр вопросительно потряс руками, потом еще раз постучал по стеклу и изобразил в воздухе, будто играет на пианино.
Негр отпер дверь.
— Прости, не узнал сперва, ты же Петр — скрипач?
Петр кивнул.
— Где он есть?
— Понятия не имею, у нас он уже две недели не появлялся. А что… случилось что-нибудь?
— Не знаю, сам только час как приехал с Польши, так вижу, он уж много дней не был в квартире — и то есть мне беспокойно, разумеешь?
— Ну, фигово. Что, и записки нет?
— Нет, но у Вольфганга была женщина, снова другая.
— Про нее я в курсе, она даже приходила сюда. — Он смотрел на Петра жуткими белыми глазами и криво улыбался. — Тогда не беспокойся. Скорее всего, он объявится. На этот раз вышло подольше, чем на четыре дня — значит, что-то серьезное.
* * *
— Когда наконец меня отпустят домой?
— Господин Моцарт, пока мы не узнаем, где ваш дом и можете ли вы там жить, мне придется еще подержать вас здесь. Но в наших интересах, чтобы вы как можно скорее снова влились в нормальную жизнь, вне наших стен. Возможно, вам приятно будет узнать, что можно пользоваться роялем у нас в театральном корпусе.
Вольфганг насторожился.
— Разумеется, это истинная радость, ежели инструмент годный…
— Да уж, будем надеяться, что он удовлетворит вас — мы, по крайней мере, всегда пользуемся им на спектаклях — а сейчас, перед Рождеством, может быть, вы поиграли бы для других пациентов?
В тот же день Вольфганг получил сопровождающего и обнаружил в актовом зале довольно обтрепанное фортепьяно, однако ж чисто настроенное, так что он сел и заиграл, не останавливаясь, пока в зале не зажегся свет.
Вольфганг повернулся в зал. Оказалось, там в три ряда сидят люди, большинство из них он видел впервые. Они смотрели во все глаза, кто-то непрерывно тряс головой, будто задавая ритм, остальные сидели неподвижно, и только теперь один из них затопал в ритме стаккато и сипло крикнул «Браво, браво!».
Несколько человек присоединились к возгласу, другие зашаркали. Затем один слушатель встал — верзила, темные волосы топорщатся на затылке — и подошел к Вольфгангу, плюхнулся рядом с ним на бархатную скамеечку и прошелся странно закостенелыми пальцами по клавишам, озаряя Вольфганга безудержной радостью.
Верзила играл так, как некоторые здесь разговаривали: путано, невнятно, сбиваясь с ритма. Вольфганг не сразу понял, что он играл, но потом узнал серенаду, которой некогда Петр останавливал туристов, ту самую, которая, казалось, звучит изо всех щелей и только раздражает, так что и не понять, зачем ему понадобилось сочинить ее; а ведь он решил как-то раз, после перепалки доказать, что иногда чем меньше — тем лучше, что чистое и истинное искусство использует лишь самое необходимое. Да и показать, что лишь тот смеет называть себя величайшим артистом, кто откажется от украшений и мишуры и явит настоящую, чистую суть музыки.
Он присоединился к грубому танцу негнущихся пальцев, соединяя и связывая, шутя и спотыкаясь, грохоча и дурачась, пока верзила не остановился, и Вольфганг продолжил игру один, провел всю тему, наполнив ее новыми мыслями, приподнял и вернул обратно — туда, откуда все началось.
Наконец он встал, поклонился, и они снова зашаркали, застучали и затопали: сначала — ему, потом — вместе с ним, и в конце концов — по направлению к выходу.
С тех пор он играл каждый день, импровизировал то всерьез, то в шутку, показывал разные фокусы и выдавал в изобилии все номера, которые ему, как цирковой лошадке, уже приходилось проделывать мальчиком.
Однажды рядом с ним встала женщина небольшого роста и запела, это было физически больно; он играл медленные вальсы и лендлеры, как в старые времена, а они вокруг танцевали, смеялись и спотыкались. И только одна женщина всегда тихонько сидела с краю, подолгу смотрела на него, покуда он не отвечал ей серьезностью и играл серьезное — тогда она плакала, и щеки у нее блестели в холодном верхнем свете.
Вена, 16-тое №ября 2007
нетъ ответа — ни слова не пишешь! слышишь? а потому буду слать новые письма — покуда не велишь мнҍ заткнуться — въ пустоту и надҍяться что ты ихъ темъ самымъ получишь, |: хочешь того или нет:| Ведь тутъ какая штука съ хотҍнiем и обретҍнiем, обретаешь ли то что желаешь, или желаешь то что получаешь — колоссальная разница — что скажешь? Спрашиваю — въ пустоту — и хочу, поскольку все еще пребываю въ неизменной надежде, что мои предыдущие письма как и сие письмо благополучно дошли, быть въ спокойной уверенности, что тебя так же радует получить добрую весть обо мнҍ, как и самъ я почелъ бы себя на вершине счастья получить приветъ, писанный любимой рукой.
apropos слушаешь ли ты еще звуки теплого дождя, у меня за окном сидит на ветке воробышекъ, ищет беседы съ моей персоной, я не ленюсь, отвечаю ему свистом, онъ отзывается — говоритъ чирик — конечно, потомъ я свищу — йоуоуоуоуу — тутъ уж онъ не знаетъ отвҍта, вертит головкой, топорщит перья и… улетелъ! — то ли я виноватъ, прогналъ его, то ли приглянулся ему толстый замороженный червякъ, не знаю, да и какъ тутъ знать, коли онъ не вернется, значитъ я подожду,
