Последний дар - Абдулразак Гурна
Вспомнил, как она выглядела при первой нашей встрече, и в памяти вдруг всплыли другое место, куда меня однажды занесло, и другая женщина, которую я недолго любил. Наверное, это неизменно случается с тем, кто ведет неприкаянную жизнь. Он видит женщину, которую может полюбить, ради которой может оставить странствия, и это как обещание отсрочки приговора — видимо, это и случилось со мной в Порт-Луи. Я годами о ней не вспоминал, но, когда впервые увидел Мариам в Эксетере, вспомнил. Что еще удивительнее, приемная мать Мариам оказалась с Маврикия, а та, о которой я вспомнил, тоже была с Маврикия. Это случилось несколькими годами раньше, в Порт-Луи, куда мы зашли за партией сахара по пути в Бристоль. На Маврикии я тогда оказался в первый и в последний раз.
Груз задерживался, я вышел побродить по городку и совершенно им очаровался. Он был чрезвычайно похож на мою родину. О ней напоминало многое: вид домов, фрукты на рынке, толпа возле мечети. Я не мог остановиться и выискивал всё новые совпадения. На пляже Порт-Луи я увидел старика, сидящего среди воняющей на солнце рыбьей чешуи, и стоял некоторое время, пораженно наблюдая, с какой знакомой ловкостью он орудовал иглой, сшивая парусину. Бродил я долго, пока не обнаружил, что случайно вышел за пределы города и надо возвращаться. Пересекая проселочную дорогу, я увидел, что навстречу кто-то идет. Я остановился и отступил назад, и тот человек сделал то же самое; зрелище вышло забавное: оба одновременно взяли и попятились с дороги. Человек засмеялся и помахал рукой, я помахал в ответ. Мы двинулись навстречу друг другу и встретились примерно посреди дороги. Я собирался узнать у него, где порт, хотя мне, в общем-то, было всё равно. При том образе жизни, который я тогда вел, как-то перестаешь бояться заблудиться. Узнав, что я иностранец, человек обрадовался и сказал, что порт совсем в другой стороне, о чем я и сам успел догадаться. Он сказал, что идет в город и что, если хочу, мы можем пойти вместе. Мы пошли рядом, болтая самым приятельским образом. Он сказал, что я похож на маврикийца, я сказал, он тоже, мы расхохотались и пожали друг другу руки.
Он проводил меня до самого порта. Уже стемнело, когда мы пришли, и ворота оказались заперты, а охранник сказал, что до утра моторок не ожидается. Мой новый друг, звали его Паскаль, предложил переночевать у него, а на судно вернуться утром. Как я уже говорил, при такой бродячей жизни ко многому начинаешь относиться проще. Паскаль жил в маленьком бунгало, мы вошли в него через заднюю дверь, из сада. Я уловил запах цветов, а наутро увидел прелестный сад. Друг объяснил сестре, кто я и откуда взялся, она улыбнулась и поставила перед нами кое-какую закуску. Ужин у них обычно легкий, сказала она, извинившись за скромный стол. Я запомнил это, потому что ни раньше, ни потом не слышал больше такого выражения — «скромный стол».
Ее звали Клэр, и она была красивая, хоть и не такая красивая, как эта заноза при нашей первой встрече. Мы втроем поужинали и потом долго болтали. Они рассказывали мне о своем отце, которого называли Сэр, как будто это было его именем, и о матери, которая совсем недавно умерла. Сэр служил старшим клерком в одной из крупных фирм Порт-Луи, а еще был известным ботаником-любителем. Именно он вырастил сад, которым я смогу полюбоваться утром. Мне захотелось увидеть сад немедленно — так волшебно они описывали всевозможные цветы и их ароматы. Но они сказали: «Нет, подожди до утра. В это время он особенно прекрасен».
Той ночью я долго не мог уснуть, думал о многом, но больше всего о Клэр, и утром, побывав в саду, вместе с Паскалем неохотно отправился в порт, так с ней и не повидавшись. Но груз по-прежнему задерживался, и я позвонил по номеру, который Паскаль мне оставил, и к обеду уже снова был в доме своего нового друга. Когда, ближе к вечеру, настала пора прощаться, я с грустью пожал Клэр руку. Она тоже выглядела огорченной. Я пообещал писать и когда-нибудь снова приехать в Порт-Луи. Тогда мне казалось, что я не смогу жить, если больше ее не увижу. Но так и не написал и ни разу в Порт-Луи не вернулся.
Когда я в третий раз увидел Мариам на той фабрике, я вспомнил о Клэр, как много лет я думал о ней и жалел. Бог знает что эта старая заноза себе надумает, когда это услышит. Я не вспоминал о Клэр много лет. Они и не похожи вовсе, ничего такого. А вспомнилось мне ощущение — возможность счастья, и на этот раз я не собирался хлопать ушами и его упустить.
Анна вставила кассету в стереосистему, и из динамиков раздался голос отца — словно он выступал на публике, по радио. И всё же она приглушила звук, будто не хотела, чтобы их услышал кто-то еще. Странная гордость и внезапный восторг охватили ее. Голос отца звучал неожиданно ясно. Она думала, он будет утомительно разглагольствовать или шептать, бурчать и бубнить, как часто делал в последние месяцы. Боялась, что голос его будет звучать надломленно, слезливо, и кассету запускала с содроганием. Стоит ли снова переживать эту муку? Но его голос приятно удивил, а сказанное им совершенно ее обезоружило. Голос отца почти всё время звучал отчетливо и ровно, и даже в трудные моменты сохранял спокойствие и выразительность. Местами у него проскальзывало то, чего раньше она у него не слышала, — смиренность и задумчивость, очень ей близкие. Они были созвучны некоторым ее размышлениям, но прежде она таких интонаций у отца не замечала. Такой беспощадной честности вообще мало от кого можно было ожидать, а от ее отца в особенности. Он наставлял, увещевал, подбадривал, командовал, при необходимости. Но не сидел и не предавался рассуждениям о своих промахах и сожалениях и о блаженных моментах отсрочки приговора.
Хотелось еще послушать, как он в одиночестве гулял по Сингапуру или бездумно бродил по Порт-Луи. Вообще хотелось побольше о нем узнать, жаль, что кассета кончилась. Разрыв с Ником погрузил ее в уныние, а потом вдогонку пришла весть о смерти Ба, и это ее вдруг подкосило. Она думала, что будет к этому готова, но, когда Мариам
