Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ
И тут явился мой дед.
Примчался, будто ветер.
Дед вырвался из сна и примчался к дядиному дому, примчался к дядиному дому, но дядя уже ушел из мира и вовсю догонял Линлин.
Это случилось в середине следующего дня, на улице было так же тихо и жарко, как накануне, и деревня снова улеглась вздремнуть после обеда. И больные в школе выбрали места попрохладнее, устроились на сквозняке и дремали. Дед тоже лег отдохнуть после обеда, побродить по снам, и сквозь сон ему послышалось, как Линлин кричит: батюшка, батюшка, батюшка, а голос ее белоснежным лезвием носится над равниной. Дед подумал, что она пришла в школу и зовет его, рывком сел в постели, но Линлин нигде не было, и он растерянно лег досыпать. Убаюканный стрекотом цикад, проникавшим в сторожку сквозь закрытые окна и двери, дед уснул и снова услышал, как синий, красный, черный, белый голос мечется над равниной, летит к нему. И дед понял, что видит сон, и позволил водам сна окружить себя, позволил им затопить себя, затопить постель, сторожку и школу, Динчжуан и Хэнаньскую равнину, а потом поплыл навстречу этому голосу и увидел, как дядя выходит из дома, а Линлин ползет за ним на коленях, обхватив его за ногу, и кричит: батюшка! Не вздумай!
Батюшка! Не вздумай идти за мной!
Дед не понял, почему Линлин зовет моего дядю батюшкой, почему она зовет батюшкой своего мужа, почему не зовет его Ляном или «Эй, ты!». Дед ничего не мог сообразить и стоял посреди двора, слушал, как она кричит, смотрел, как она рыдает, а дядя тащит ее на улицу, смотрел на них, словно это актеры на сцене. Стоял не шевелясь, и смотрел, и увидел, как Линлин повисла на дядиной ноге, но ей не хватало сил его удержать, и дядя вышел из дома, волоча Линлин за собой. Во дворе все осталось по-старому: пустынный участок лежал под сенью тунгового дерева, лучи то тут, то там пробивались сквозь плотные мясистые листья и падали на прохладную землю, словно сияющие пятачки. Проволока, на которой сушили белье, по-прежнему тянулась от одного дерева к другому, врезаясь в кору на целый палец. На стене висела ржавая от простоя мотыга. У двери в кухню стояло корыто, из которого раньше ели свиньи. Но Тинтин ушла и свиней забрала с собой, а пустое корыто осталось. Во дворе все было по-старому. Вот только белое жестяное ведро раньше всегда убирали на кухню, а теперь оно стояло посреди двора, прямо на проходе, наполовину полное воды, в которой плавал ковшик. Видно, хозяева решили освежиться в жару, а ведро забыли прибрать. Дед наблюдал за дядей: вот он вышел во двор и встал у жестяного ведра. Долго его разглядывал и наконец двинулся дальше, на кухню, волоча за собой Линлин, шагнул к разделочному столику, взял с него кухонный нож и без всяких раздумий занес руку. Дед испугался, что он убьет Линлин, хотел броситься наперерез, но тут левая дядина нога легла на разделочный столик, нож со свистом рассек воздух и вошел ему прямо в бедро.
А дядя заорал во всю глотку: ети ж твою прабабку! Жена померла, а ты живешь!
Ети ж твою прабабку! Линлин померла, а ты живешь!
Дед мой слушал дядины крики и каменел. Лезвие белой вспышкой пронеслось у него перед глазами, словно молния прочертила небо. И в ту же секунду нож вышел из раны, а за ним хлынула кровь, как если бы на площади в Кайфэне вдруг включили фонтан. Кровь била из раны, как вода из родника, поднимаясь вверх грибовидным куполом, опадая вниз алыми бусинами. В этот миг в кухонное окно заглянуло солнце, и дядин кровяной родник превратился в прозрачный столб. В кровяной столб, похожий на столовую палочку из красного стекла, которая вылетела из дядиного тела, отскочила на целый чи и наконец с плеском обрушилась вниз тысячью алых зернышек, и кровь полилась по дядиной ноге на пол.
Голосившая на коленях Линлин вдруг умолкла, мертвенно побледнела и рухнула на пол, а из глаз ее хлынули слезы.
Линлин кричала: Лян! Батюшка, какой же ты глупый!
Батюшка! Живи, пока живется, зачем ты пошел за мной?
А дядя улыбнулся Линлин, улыбнулся иссиня-желтой, иссиня-белой улыбкой, улыбнулся из последних сил, но боль смахнула улыбку с его лица, боль набросилась на дядю свирепым зверем, он выронил нож и зажал руками рану, рассекшую плоть до самой кости, согнулся и осел на пол, а лоб его густо покрылся каплями пота, и каждая была величиной с горошину.
Дед вырвался из сна и кратчайшим путем побежал к дядиному дому, толкнул ворота и увидел посреди двора то самое ведро. Белое жестяное ведро. Полупустое ведро, в котором лодочкой плавал ковшик. Стрекот цикад переспелыми плодами опадал с тунгового дерева. А поверх просеянных сквозь густую крону золотистых пятачков по двору тянулась дорожка крови, от кухни и до самого дома. Словно красная полоса. И двор полнился запахом крови. Дед на секунду, на долю секунды застыл, а потом опрометью бросился в дом. Прыжками бросился в дом. Ворвался в дом и увидел, что дядя мой мертвый лежит на полу, лежит рядом с Линлин, и кровь с дядиных брюк обагрила ей платье, и по подолу его распустились цветы.
2
Похороны для того и нужны, чтобы раздать всем сестрам по серьгам.
И надо же было такому случиться, что в деревне всего за два дня подоспели сразу четыре смерти. Младший брат Юэцзиня, Дин Сяоюэ, умер в один час с моим дядей. А младший брат Цзя Гэньчжу, Цзя Гэньбао, как назло отошел почти одновременно с Линлин. На деревню свалилось сразу четыре смерти, четыре покойника должны были сойти под землю, и в Динчжуане не хватало рук, чтобы их похоронить. Дед пошел просить землекопов помочь с могилой, но в каждом доме ему отвечали: виноват, уже обещался председателю Цзя (или председателю Дину). Мол, пускай Дин Лян с Линлин еще немного полежат, пускай полежат пару-тройку дней, вот похороним Сяоюэ с Гэньбао, тогда и для них могилу выкопаем.
Говорят:
– Гэньбао помер вперед Линлин, а Сяоюэ – вперед Дин Ляна, так что и хоронить надо по очереди.
