Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
* * *
В наступившей тишине я слышал, как день сменяется ночью. Было, кажется, около десяти, и отдаленный шум дорожного движения стих, хозяева кафе выключили свои телевизоры с радиоприемниками, и большинство людей, не считая туристов, уже должны были разойтись по домам. Некоторое время папа думал о чем-то своем, а затем испытующе посмотрел на меня.
— Тебе не пора? Не хочешь обратно к себе? Можем продолжить завтра, — сказал он. — И комары, наверно, тебя кусают?
— Нет, не кусают, — солгал я.
— Сейчас я их потравлю, — сказал он. — Давай выйдем, продышимся.
Он встал, закрыл окно и велел мне подождать снаружи, пока он обрабатывает комнату спреем. Потом мы вышли прогуляться, чтобы дать яду сделать свое дело. На улице горели фонари и еще работали редкие магазинчики с дешевыми продуктами для бедноты: черствым хлебом, рыбными консервами и сгущенным молоком. Мы прошлись немного по тротуару и вернулись по другому, перешагивая через мусор и сложенный инвентарь уличных торговцев. В одной нише перед дверью кто-то лежал — смутный ком под циновкой — и, когда мы проходили мимо, окликнул отца по имени. Это был сторож, охранявший ряд магазинов и ветхие лотки продавцов. Он сам назначил себя на эту должность, а взамен ему было где спать, и владельцы лавок поутру давали ему скудные гроши на завтрак. Мы переступили через грязную сточную канавку, пересекли безлюдную мостовую и вскоре снова очутились в папиной комнате. Я сел на коврик, прислонившись к стене, и стал ждать, пока он возобновит свой рассказ.
* * *
Незадолго до отъезда матери с сестрами, всего через несколько месяцев после окончания школы, я устроился на работу в Водное управление. Это была эпоха самопожертвования в интересах родины. У Соединенных Штатов и их друзей были Корпус мира, VSO, Dan Aid[73] и другие благотворительные организации, у Советского Союза и Кубы — юные пионеры, марширующие в форме и готовые служить партии и народу, а многие африканские страны, недавно ставшие независимыми, создали свои волонтерские программы, направленные на воплощение идеала дисциплины и служения обществу. Государственная программа, в которой довелось принять участие мне и моим ровесникам, называлась добровольческой только для красоты, чтобы благороднее звучало. На самом деле она была добровольно-принудительной, и вот как это было устроено.
Государство назначало всех, окончивших школу, на должности с минимальной зарплатой, в основном помощников учителей в начальных школах, чтобы хоть как-то заменить уволенных пожилых учителей вроде моего отца. Когда Министерство образования забирало свою долю, остальных выпускников распределяли по другим местам: в городские правительственные учреждения, или в армию, если они признавались политически благонадежными и физически крепкими, или в студенты, если у них были хорошие связи и им улыбалась удача. Мне повезло, потому что у отца моего друга Юсуфа, того самого, с которым я играл в карром в игровой комнате Молодежной лиги, хватило влияния, чтобы удалить наши имена из списка Министерства образования. Все получилось просто: Юсуф сказал пару слов отцу, а тот уладил дело с помощью одного короткого телефонного разговора. Юсуф попал в Министерство иностранных дел, где работал его отец и где сам он собирался делать карьеру, а меня отправили в Водное управление — может, и не так шикарно, зато недалеко от дома.
Впрочем, у нас в городе все было недалеко от всего — по крайней мере в то время, когда он еще не расползся по сельской округе, — хотя через каждые две улицы район назывался по-другому и от нас требовали, чтобы мы не путали эти названия. Бессмысленный педантизм вроде поэзии — упоение сложностью, смакование мелочей, упрямый отказ забывать известное. От точности в названиях не было практической пользы, потому что жители города и так не могли в нем заблудиться, а кто-то другой если и заблудился бы, то ненадолго. Приезжие знали совсем немного названий и в основном не понимали, где находятся в этой путанице улочек, а кроме того, большей части этих названий все равно не было ни на каких уличных табличках и никто никогда не пользовался картой. Городок-то был маленький, и если ты терял ориентиры, то просто шел прямо, пока не замечал их снова, или, если не боялся показаться глупым, спрашивал у кого-нибудь дорогу.
Работа в правительственном учреждении означала, что я должен каждый день надевать чистую рубашку и мне не надо снимать ее из-за того, что я обливаюсь потом на солнце. Я не обязан был потакать капризам бригадира и выполнять грубые приказания под ухмылки зевак. Мне не приходилось в конце каждого дня терпеливо ждать, когда со мной расплатятся за работу, и с надеждой спрашивать, не понадобятся ли мои услуги завтра. Я сидел за столом у открытого окна, куда залетал ветерок с моря. В жару во время отлива ко мне доносило миазмы с грязной речушки по ту сторону дороги от нашей конторы, а иногда еще вонь мусорной свалки со стороны Саатени и другие, менее определенные, но тоже неприятные запахи, как будто где-то жгли костры или палили шкуры. Во время прилива нашу сумрачную контору освещали играющие на потолке отражения солнечных бликов с воды, а в окна дул прохладный бриз.
Наше здание было известно тем, что когда-то в нем прожил несколько месяцев знаменитый шотландский путешественник из маленького городка под названием Блантайр (в 1881 году там жили девять тысяч человек)[74]. Здесь он готовился к путешествию в глубь материка, где рассчитывал найти людей, нуждающихся в помощи, а заодно истоки древней реки, открытие которых принесет ему вечную славу. Такова была странная особенность той эпохи: существование чего бы то ни было — реки, озера, горы или
