Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
* * *
Я остался один в доме, где появился на свет и до недавнего времени жил с родителями и сестрами. Здесь я до сих пор проводил все ночи без исключения, причем еще никогда не спал под этой крышей в полном одиночестве. Я опасался, что пустота и тишина будут действовать мне на нервы и я не смогу победить ночные страхи, знакомые всем нам с детства. Поначалу тишина в доме и правда ошеломляла меня — и, кстати, внешние шумы стали звучать совсем по-другому. Теперь они казались приглушенными и близкими, а иногда зловещими. Услышав, как кто-нибудь идет по улице и откашливается, я невольно напрягался и, только когда шлепанье сандалий затихало вдалеке, с облегчением переводил дух. Но стоило запереть все окна и двери, натянуть москитную сетку и укрыться простыней, как ко мне приходило чувство покоя и полной безопасности.
У нас был договор аренды, но, поскольку сдавать жилье по закону уже не разрешалось, хозяин боялся требовать арендную плату. Официально наш дом принадлежал государству, однако за последнее время было конфисковано столько домов, что чиновники, занимавшиеся учетом недвижимости — этим иносказанием прикрыли откровенный грабеж, — не успевали их регистрировать, и пока им было не до того, чтобы взимать плату с жильцов. Будь это шикарный особняк у моря, тогда кто-нибудь из нового начальства быстро прибрал бы его к рукам, но, поскольку это была всего лишь двухкомнатная хибара в темном переулке, ей приходилось терпеливо дожидаться официального признания. Такое положение дел вполне устраивало чиновников, поскольку благодаря ему они могли заработать лишку на дополнительных услугах по ускорению или задержке нужных процедур.
А пока что я затеял генеральную уборку. Когда со мной жили мать и сестры, я ни разу даже пальцем не шевельнул, чтобы навести где-нибудь порядок, хотя иногда меня и коробило от засаленных стен, плесени в ванной и запаха нечистого белья. Теперь же, когда все уехали, грязь в доме стала для меня невыносимой. Я разобрал все постели в большой спальне, которую раньше занимали мать с сестрами, постирал простыни и москитные сетки и проветрил матрасы. Возвращаясь с работы во второй половине дня, я каждый раз стирал что-нибудь, развешивал это на заднем дворе, и к сумеркам все обычно уже высыхало. Книги, которые отец не взял с собой, одежду, которую мать никому не отдала, и безделушки, которые мне не нравились, я собрал в чемодан. Я не знал, что дальше с этим делать. Хотя я предпочел бы, чтобы он как-нибудь потихоньку исчез, пока что я поставил его к стенке и прикрыл тряпкой. Все чистое постельное белье я сложил и убрал в гардероб. Драгоценности, отданные матерью на хранение, смотал в один узелок и засунул под белье. Покончив с большой спальней, я закрыл ее дверь и принялся за маленькую комнату, где спал сам.
Затем я вычистил все в большой прихожей — шкаф с кастрюлями и сковородками, жаровни, примус, циновку — и из денег, присланных отцом вместе с билетами, заплатил маляру, чтобы он побелил стены и потолок. После побелки стены стали всего лишь серыми, но запахи жира, пота и густого человеческого дыхания почти исчезли. Сделав все это, я почувствовал себя готовым к началу новой жизни. Теперь дом выглядел опрятным и ухоженным, в нем было гораздо меньше хлама и копоти.
Мои соседи Масен и Би Марьям наблюдали за этой бурной деятельностью с дружелюбным любопытством и легкой иронией, но я не обращал на это внимания. Я наслаждался свободой, которую принесло мне одиночество. Иногда петушиные крики на рассвете вызывали у меня во сне улыбку, как будто раньше я никогда не слышал по утрам петухов. По вечерам я отправлялся в кино и, несмотря на бдительность цензоров, находил в фильме достаточно интересного, чтобы оправдать вылазку. Я не ожидал, что самостоятельная жизнь окажется так приятна. Когда мне хотелось, я гулял с друзьями, а если настроения не было, сидел дома в тишине и читал.
В то время раздобыть новую книгу было трудно, однако после уехавших осталось так много старых, что витрины букинистов от них ломились. Я пошел в один магазинчик в Мкуназини, хозяином которого был молодой индиец по имени Джаффер. Несколько лет назад я учился в школе с младшим братом Джаффера и даже немного дружил с ним, пока его не отправили в частную школу в Найроби. Семья возлагала на него большие надежды, и родственники в Найроби великодушно приняли его к себе; кажется, эта семья была из тех, что всегда норовят подстраховаться и отправляют одного сына сюда, а другого туда на случай, если где-нибудь дела пойдут не так. Они занимались производством одежды и швейных принадлежностей и держали галантерейный магазин, но во время революции собственность у них отобрали, и в последовавший за этим период тревог и неопределенности все члены семьи Джаффера, которые еще жили в нашем городе, сбежали в Найроби по пятам за его младшим братом, а ему велели охранять дом и мебель до тех пор, пока он не найдет способа от них избавиться.
Оставшись один, Джаффер временно превратил фамильную галантерею в букинистический магазин: теперь вместо рулонов ткани на полках лежали груды книг, а часть из них стояла корешками вверх прямо на прилавке. Мы договорились, что, если я куплю целый ящик, он даст мне скидку. Так что мы вместе обошли весь зал и даже заглянули на склад, причем Джаффер, который любил свой магазин и всегда мечтал иметь такой, не жалел для меня советов и подсказок. Он говорил так, будто отобрал чуть ли не весь ассортимент лично, — а может, просто изображал из себя знатока, как свойственно продавцам. Я составил коллекцию из детективов и вестернов, подвернувшихся под руку, четырехтомного собрания сочинений Вальтера Скотта (потому что успел посмотреть фильм «Айвенго»), сокращенной «Тысячи и одной ночи», старой детской энциклопедии (ее Джаффер добавил в подарок) и полного собрания сочинений Шекспира в одном томе, выпущенного издательством Collins. Несмотря на мельчайший шрифт и тоненькую, как папиросная, бумагу, Шекспир все
