Контузия - Зофья Быстшицкая
Но и я допустила промашку от чрезмерной любознательности. Промашку броскую, так как вообще-то с этим человеком мало разговаривала, не с ним можно проходить со щупом по тематическим слоям, не с ним вести интеллектуальные буровые работы, не такой это партнер, чтобы возбуждаться, начиная с головы, перед тем как идти в постель. Так уж мы с ним установили отношения, и это было удобно. Но ведь у вас, господа хорошие, есть инстинкт, иной раз вы понимаете нашу призывную игру, порой вы благодаря этому вашему инстинкту куда умнее всего унаследованного с колыбели — и вот извольте, он ухитрился передумать и теперь вот объясняет, почему позвонил мне, отсутствующей. И я подумала, что он свершает благое дело, пусть ему это зачтется, но я уже не склею себя ради того, чтобы принять его так или иначе, ни на какое усилие я теперь не способна. Даже ради мужчины, который удивил меня в критический момент и выдержал испытание. Так подумала я, но этого было недостаточно, надо ведь было еще сказать в ответ несколько недоброжелательных фраз и в разнузданном эгоизме тех дней оттолкнуть его от себя. Это далось мне нетрудно, просто даже мимоходом, поскольку телесные импульсы, уже перестав быть определяющими, казались всего лишь чем-то условным, не имеющим значения. Как всегда после освобождения, когда не надо считать потери. А ведь я не хотела, чтобы телефон на нашей линии замолк навсегда. Не могла я тогда знать, понял ли он. Но я осталась одна на ближайшее время, до какой-то даты, которая еще кружит в пространстве и, может быть, никогда не настанет, потому что замкнутость на себе куда больше отдаляет от кого-либо, чем континент от континента. Не раз уже я весьма ощутительно изведала это и уже давно должна была коллекционировать мудрые выводы. И все же осталась одна. И вовсе не была более несчастна, чем до этого призыва — может быть, и милосердного, — до изменения самого моего существования. Ненадолго, на миг, но ведь человек-то в человеке обретается не столько, сколько тот живет.
Неужели правда, что этот дар общения всем необходим? Кажется, мы, женщины, особенно им отмечены. И о себе я когда-то так полагала, поскольку встречала в пути людей, с которыми совместно кружила по кусочку жизни. Не напишу о них книг, не поддамся привычке набрасывать портреты, прощу им эту тяготу, и неотвратимое поражение, и все, что мы вместе проиграли. Я знаю, в этой профессии подобные темы ходят за человеком, а подобия людей, набросанные пером, являются компенсацией, иногда терапией, если модели подобных операций еще не имеют особой жизни, существуют в нас, являются фокусом воспоминаний, что ж, тогда не один компаньон в несколько словесных взмахов освобождается от виновника. Мне это ни к чему, во мне нет места для галереи предков со своей, применительно ко мне, хронологией, тут возникла основная трудность: они уже не имеют для меня лица. Как их набрасывать, если они остались только эскизами, деформированные моим видением, уже неточным из-за отдаленности? А ведь я, как говорят, реалистка, и потому достаточно ли того, что от них осталось, каких-то несколько второстепенных психологических, каких-то контурных, обрывочных ситуаций, которые и для меня и для них были общей скрытой ловушкой? И мы попадали в нее, из одной в другую, это явно тема, но достаточно ли этого для все усиливающихся возвращений в прошлое? Дело-то ведь в том, что человек никогда не знает, когда судьба схватит его за руку во время кражи этой мельницы для размола в бумажную массу параллельных биографий. Я уже не однажды пытаюсь, прибор этот кажется таким дорогим и золотистым, сверкает огнем всяческих искусностей, озаренный воображением, так что ради него стоит рискнуть и дерзать, и мы несем его потом, несем высоко, пока не занемеют руки, а тогда, уже далеко от того места, мы, уже и сами другие и далекие, смотрим на то, что осталось у нас в руках. Какая-то тяжесть, ржавчина от перемен микроклимата, дерево давно иструхлявело, а ведь некогда оно могло поразить наши глаза, не видящие правды, так как они были зачарованы мнимым блеском.
Слишком легко подводить подобный баланс, но нелегко решиться выбросить балласт, не иметь ничего позади, хотя бы лишь с теми внутренними условными знаками. Трудно добиться полной пустоты, даже в памяти, вытравленной настоящим, как моя, в этой пустой голове, которая уже изведала крутые виражи, которую я не раз теряла, чтобы вновь найти, чтобы обрести зрение и увидеть, что же осталось в руках.
Бывали провалы сознания, бывало, что парализовали различные пласты сопротивлений и колебаний, а однажды выпала мне любовь, все было в ней патетично, как само время, которое ее породило. Может быть, поэтому я искала в ней чего-то вроде четвертого измерения, которое является всего лишь фикцией для дилетантов. А может быть, это и необходимо в незащищенном мире жизни, когда еще ничего не знаешь о будущей борьбе, уже близящейся рукопашной с другим, еще чужим, самым близким человеком, который до захода солнца может стать врагом? Или всего лишь местом после себя, небольшой впадиной, где ничего нельзя найти и искать не стоит?
Но тогда не было расселин в земле, по которой я шла, а потом лежала на ней, и зов ночных птиц был моим криком. И только крик, и только боль, и зубы, вонзившиеся в руку, и эта глыба между мной и небом, темнота, моя собственная темнота, расколыхавшаяся до неба, ночь без звезд, даже не сознание, что это впервые, что кто-то между мной и моей жизнью.
А потом, немного спустя, высокое эхо самолета с рассветом, и я уже знала, что это важный рейс, рейс к моему состоянию за долгие годы до того, а я спала, сон был другой, провал в уже осознанное, известное — и именно этот неслышный отлет меня разбудил, а потом я увидела кровь на постели, и я оказалась запачканной этой историей, так это было, именно так, и до сих пор это не заслуживает издевки.
Издевка пришла позже, после первой трагедии, после первого сигнала о зауряднейшей и закрученной измене, потому что иначе в самом начале и нельзя. И мост над чужой рекой, и река, танец под ногами, танец воды и воздуха, перепляс света, до головокружения, но это уже иное кружение, от крутого виража, и оно быстро кончилось в автомобиле, в комфортабельной погоне, в спешке, чтобы уйти от скандала. И долго не возвращалось ударом крови в сердце, высоко,
