Правило 24 секунд - Юля Артеева
Я улыбаюсь:
– Мне к девушке надо.
– Подкину до девушки. Пусть подлечит тебя, – он достает из кармана спортивных штанов ключи от машины и кивает Киричу, – падай тоже, бедолага, отвезу. Леля, я так понимаю, своего сама заберет.
Переглянувшись с Овчинниковым, смеемся. Если бы Оля этот пассаж про «своего» услышала, криков было бы…
В машине Кирилл еще раз в красках рассказывает, как они ехали, как двое залезли в багажники, потому что в салон не поместились. Дед молча слушает, но иногда, не сдержавшись, хмыкает. Наверняка смущен тем, что он тоже ворвался в эту спонтанную тусовку. Раньше такого не было, чтобы тренер за нас впрягался. Мне вдруг приходит в голову – как отец.
Провожу языком по разбитой губе и отворачиваюсь к окну. Хочу Машу скорее обнять. Вечер выдался малоприятным, мне хочется почувствовать себя живым и нужным. Целым.
Глава 48
Гордей
Когда поднимаюсь на этаж, Гордеева уже ждет меня. Стоит босиком на темной плитке. Заплаканная, но какая-то очень сосредоточенная. Едва двери лифта открываются, она кидается ко мне, но тут же резко тормозит, прижимая ко рту ладони.
Я улыбаюсь и развожу руками. Говорю:
– Если ты полюбила меня за неземную красоту, то…
– Замолчи, пожалуйста, – одергивает серьезно.
Маша берет меня за руку, ведет в квартиру. Там темно и тихо, мелкие уже спят. Пока разуваюсь, Рыжик стягивает с меня грязную куртку, сворачивает подкладкой наружу и кладет у порога. Снова тянет за собой, и мы заходим в ванную. Гордеева сажает меня на опущенную крышку унитаза, включает воду в раковине. Достает аптечку и ватные диски.
Я усмехаюсь и прошу:
– Маш… Обними сначала. Побудь сначала моей девушкой, а потом уже медсестрой.
Она вздыхает и послушно подходит, останавливается между моих коленей. Аккуратно кладет руки мне на плечи, разглядывает лицо.
Спрашивает:
– Больно?
– Нет, – вру.
– Наумов, ну что ты за дурак такой?
– Поцелуешь? – задаю свой любимый вопрос.
Рыжик наклоняется и очень аккуратно прижимается к моим губам своими. Конечно, мне больно. Но это уже неважно. Этот поцелуй меня собирает заново. Я наконец расслабляюсь и чувствую себя живым. Не избитым придурком. Просто парнем – любимым, желанным.
Целуемся нежно, я кладу руки ей на бедра, чуть сжимаю пальцы и ловлю горячий выдох.
Улыбаюсь. Моя девочка. Обхватываю ее под ягодицами и крепко прижимаю к себе. Маша гладит меня по голове, по шее пальчиками водит. Счастье мое.
– Давай приведем тебя в порядок, а то смотреть больно.
– Да, – я морщусь, – так себе у меня видок. Прости, не подумал.
Гордеева обтирает мое лицо и говорит строго:
– Перестань. Я очень за тебя испугалась и рада, что ты приехал, мне неважно, в каком виде. Главное, живой.
– Ты Леле адрес травмы слила? – спрашиваю, прикрыв глаза и наслаждаясь ее касаниями.
– Она тоже испугалась.
– Какие пугливые у нас девочки.
– А они с Ефимом вместе?
– Нет, – говорю и добавляю через паузу, – но будут.
Маша фыркает:
– Да, братья Наумовы умеют быть настойчивыми.
Сняв с меня свитшот, как будто я маленький и не могу сделать это самостоятельно, смывает грязь с рук, обрабатывает те места, которыми я чиркнул об асфальт и сбил кожу. Заставляет сменить грязные джинсы на баскетбольные шорты, которые очень кстати лежат в спортивной сумке. Мы с ними должны были сегодня в баскет играть, но не срослось что-то. Потом Гордеева несет мою одежду в стирку, а меня перемещает на кухню.
Ворчу недовольно:
– Я не хрустальный.
– Я знаю, – она деловито хлопает дверцами кухонных шкафов, – голодный? Суп будешь?
– Буду.
Я все еще хмурюсь, потому что мне не нравится чувствовать себя слабым, но в то же время от этой заботы хочется урчать, как сытому коту. У Маши все получается как-то очень естественно, она не выделывается передо мной, она действительно просто сварила суп и хочет меня накормить. Наверное, это такая профдеформация из-за ее роли старшей сестры. Но мне все нравится.
Пока я ем, Гордеева внимательно изучает бумагу, которую мне выдали в травме.
Спрашивает:
– Не тошнит?
– Нет.
– Врешь?
– Маш, блин, – смеюсь и тут же машинально прикладываю руку к ребрам.
Она замечает и хмурится, говорит:
– Сейчас дам обезбол, папе из-за границы привезли. У нас они запрещены, но ты, вроде бы, любишь нарушать закон.
– Подкол засчитан, Лисий хвост.
– Училась у лучших.
Гордеева дает мне таблетку, прибирается на кухне и, вытерев мокрые руки, замирает около стола. Смотрит как-то задумчиво.
Спрашивает:
– Хочешь в душ? Я принесу полотенце.
– Давай.
Я быстро моюсь и смотрю на себя в зеркало. Да, тот еще принц. Все тело в гематомах. Губы разбиты и припухли. На скуле ссадина. Да и весь я какой-то… помятый. Домой, что ли, нужно было ехать. На хрен я такой тут сдался?
Надеваю боксеры и шорты, остальные вещи беру в руки и иду к Маше в спальню. В коридоре горит торшер, поэтому дорогу нахожу легко, ступаю осторожно, чтобы не разбудить мелких.
Захожу в комнату и собираюсь выдать какую-нибудь шутку по поводу своего внешнего вида, но по факту просто открываю рот и останавливаюсь на пороге с совершенно идиотским выражением лица.
Гордеева сидит на кровати, поджав под себя ноги. Волосы распущены и лежат на одном плече. На ней моя баскетбольная майка. Вытащила из сумки, провокаторша мелкая.
Смотрит на меня так, что у меня за грудиной горячие фейерверки начинают взрываться. Медленно поворачивается, демонстрируя надпись на спине – Наумов Г.
– Ты что творишь? – спрашиваю хрипло.
– Не нравится?
– Маш… охренеть как нравится. Не боишься?
– У тебя ребра сломаны, – отвечает с улыбкой, – ты ничего мне не сделаешь.
– Трещина, – поправляю машинально, пока сам жадно ее разглядываю.
– Трещина – это перелом.
– Забыл, что ты медик.
Гордеева протягивает ко мне руки и говорит:
– Иди сюда. Я пожалею.
Я заживо сгораю. Какие синяки, какие переломы, вот моя смерть. Ее ключицы над воротом майки, очертания груди под черной тканью, тонкие руки с веснушками на плечах.
Роняю свои вещи прямо на пол и иду к ней. Упираюсь ладонями в кровать, нависаю над Машей, прислоняюсь своим лбом к ее. Шепчу:
– Лучшее, что я видел в жизни.
Она скользит руками мне на шею, отвечает тихо:
– Рада, что тебе нравится. Мой бандит.
– Меня сегодня отделали как сопляка, я точно не Джонни Диллинджер.
– Ты Гордей Наумов, это намного лучше. Поцелуй меня, я соскучилась.
Дважды меня просить не нужно, я и так затянул.
