Правило 24 секунд - Юля Артеева
На Гордеевой только белье и моя майка. Мне как предлагается выжить в этой ситуации? Ножки гладкие, кожа нежная, она пахнет так, что я сдохнуть готов, только бы она оставалась рядом. Трогала так же, целовала, дышала мной.
– Я тебя люблю, Гордый, – шепчет моя Джинни спустя вечность, когда мы прекращаем целоваться и лежим в обнимку.
– А я тебя.
– Ты бы меня все равно забрал, да?
Вопрос сформулирован странно, но я понимаю, что она хочет узнать. Обхватываю Машу крепче, игнорируя боль в теле и отвечаю:
– Конечно. Ты родилась Гордеевой, помнишь?
Она закидывает на меня ногу, и я задерживаю дыхание. Все успеется. Вся жизнь впереди. Нужно все сделать правильно.
Шумно выдыхаю, и Маша смеется. Спрашивает:
– Тяжело тебе со мной?
– Шутишь?
– Нет. Я дурочка такая, прости. Ты весь в синяках, наверняка все болит, а я глупости всякие придумываю, провоцирую.
– Рыжик, – говорю, прикрывая глаза, – я ненавижу быть больным. Я офигенно рад твоей провокации.
– Расскажешь, что случилось?
– Меня рубит, Лисий хвост. Давай завтра?
Гордеева целует меня в плечо, а потом еще несколько раз касается губами моей груди. Улыбаюсь, хочу сказать что-то, но вдруг выключаюсь. И это самый прекрасный блэкаут, который только со мной случался.
Глава 49
Гордей
Утром просыпаюсь от будильника. Открываю глаза и вижу картинку, которую так ясно представлял себе вчера. Рыжие волосы на подушке, веснушки на плечах. Кажется, ночью я Машу придавил – обнимаю рукой и ногу закинул на ее гладкое бедро. Маша все еще в моей майке. Сощурившись, изучаю ее лопатку, которую больше не пересекают лямки бюстгальтера. Сняла? Черт, самое резкое пробуждение в моей жизни.
Подгребаю ее еще ближе к себе, и Гордеева смеется. Говорит чуть охрипшим ото сна голосом:
– Пусти, дикарь. Мне пора детей собирать.
– Я помогу.
– Лежи пока. Ты в школу пойдешь?
– Не. Дед вчера сказал к нашим врачам съездить, лучше этим займусь.
– Боже, о чем я спрашиваю? Ты же избитый весь…Конечно, никуда не нужно идти.
Прижимаю Машу к груди и глубоко дышу, уткнувшись носом ей в волосы. Идеально. Я вот так жить хочу. Чтобы каждое утро видеть ее в своей постели. В нашей.
– Я люблю тебя, – говорит Гордеева и кончиками пальцев ведет по моей руке.
– Сейчас увидишь меня при свете дня и заберешь слова обратно.
– Ну что ты за дурак!
Она возится в постели и наконец оборачивается. Внимательно оглядывает мое лицо, затем, видимо, гематомы на теле. Сжимает зубы. А потом вздергивает подбородок и сообщает:
– Ты идиот, Наумов, если считаешь, что синяки делают тебя хуже. Честно говоря, выглядишь еще привлекательнее, чем обычно.
Хмыкаю:
– Завелась?
– Конченый, – резюмирует Маша и пытается выбраться из моих объятий, но я не позволяю.
Смеюсь, и она мне вторит. Роняет голову на подушку и бормочет:
– Угораздило же влюбиться в хулигана.
– Хулиганы любят сильнее остальных, Маш. Им терять нечего.
– Тебе тоже?
– Мне теперь есть. Только об этом и думал, пока меня били.
Гордеева прерывисто вдыхает и вцепляется в мою руку. Говорит тихо:
– Каждый раз умираю, когда об этом думаю.
– Воскресить?
– Вчера ты таким смешным не был.
– Очухался, – пожимаю плечами, завороженно разглядывая ее спину.
– Расскажи, что случилось.
Тяжело вздыхаю. Не очень хочется, но я начинаю:
– Шел вчера на тренировку, а там есть такое место, переулок безлюдный…
Коротко пересказываю события вечера, но опускаю самое важное – звонок Аверина и то, чьи лица были под балаклавами. Конечно, я ей расскажу. Наверное. Почти в этом уверен. Но не сейчас. Не хочу, чтобы винила себя в произошедшем.
Маша совсем затихает. Только крепко сжимает мою ладонь. А потом перекручивается в кровати и обнимает меня так крепко, что ребра тут же отзываются острой болью. Я шиплю, и она испуганно бормочет:
– Прости! Прости, я забываю. Ты лежи пока, ладно? Я своих соберу. Позавтракаем вместе и отведем их.
Вздыхаю и откидываюсь на спину:
– Предложение слишком заманчивое. Ненавижу рано подниматься.
Маша встает и смеется:
– Я тоже. Когда будем жить вместе, – шумно вдохнув, она замолкает, а потом выпаливает, – ой! То есть… эм-м-м… если бы мы жили вместе, это было бы только плюсом.
Она продолжает что-то бормотать, пока одевается, а я смеюсь. Мне больно, но на это плевать. Гордеева тоже думает о том, что мы будем жить вместе. Разве не счастье?
Повернув голову, слежу за тем, как она натягивает джинсы, спрятавшись за дверцу шкафа.
Говорит:
– Не подглядывай.
– С какой радости? Ты моя девушка, я хочу на тебя смотреть.
– Боже… – выдает сдавленно, – ты невыносим.
С моих губ снова слетает радостный смешок. Клянусь, никогда еще я не чувствовал себя таким счастливым.
– Маня? – раздается из коридора детский голос.
Мы с Рыжиком замираем, сцепившись испуганными взглядами. Я натягиваю одеяло до подбородка, и дверь в комнату распахивается. Ася в пижаме с какими-то феями стоит на пороге и сонно щурится. Потом замечает меня и кричит:
– Гордей!!!
Малышка несется ко мне и с размаха приземляется мне на живот. Я едва успеваю прикрыть ребра.
Девочка сообщает самодовольно:
– Вы поженитесь, я Мане давно сказала.
– –.– ..– –.– .– .–
Факт того, что я ночевал в их квартире, дети почему-то не выпячивают. Наверняка сболтнут потом родителям, и с этим придется разбираться, но утро проходит спокойно. Собираемся, отводим мелких, я провожаю Машу до школы. Переживаю, конечно, за то, насколько далеко готов зайти Ковалев в своей мести. Но я предупредил Джипа, и тот пообещал, что не отойдет от Маши ни на секунду. Даже когда она будет писать в женском туалете. Фокин не был бы собой, если бы не вкинул эту шутку напоследок.
Целую Гордееву и еду домой. Сил на пешие прогулки у меня, вот уж сюрприз, не осталось.
Голова гудит от боли, да и все тело неприятно ноет, чувствую себя как один сплошной синяк. Не отказался бы я сейчас от таблетки, которую Маша дала мне вчера вечером. Она сработала как какое-то волшебное зелье профессора Снегга.
Когда хлопаю дверью такси и поворачиваюсь, вижу, что на лавочке у подъезда меня ждет еще один сюрприз. Длинные худые ноги, капюшон до самого носа, но я, конечно, его узнаю. Боялся, что он будет доставать Машу
