Кто виноват - Алессандро Пиперно
– Странная, это точно, – согласился я, словно только что осознав это.
Проблема влюбленных в том, что они готовы всю жизнь обсуждать предмет своей страсти. Возможно, надеясь в глубине души, что, если достать ненавистный груз из глубин одинокого бреда и поднять на поверхность, на обозрение ближних, те помогут его нести – по крайней мере часть пути. Лишь поэтому я перечислил маме самые характерные странности Франчески, стараясь сохранять гордую отстраненность.
– Вот видишь? – прервала она меня, было видно, что ей смешно. – Она очень милая.
– Вовсе нет. Она сноб и расистка.
– Неужели?
– Да, сноб и расистка. Как и все твои родственники.
Так, незаслуженным оскорблением, я поставил точку в дискуссии. Я гордился очередным хамским ответом и тем, что не поддался желанию схватить трубку и набрать номер виллы “Летиция”, который за это время, ça va sans dire[62], выучил наизусть. Я хотел навязать Франческе простую, пассивную роль, которую после той судьбоносной ночи она навязала мне. Ах, если бы я мог заставить ее почувствовать то же, что чувствовал сам, если бы мог причинить те же мучения, которые она причинила моей душе. Я с наслаждением воображал, как она лежит в постели, голодная, печальная и ждет звонка, который не прозвучит.
В общем, я пытался не выпустить на свободу многочисленных призраков ушедшего дня, когда грохот, прорвавшийся в звуковой пузырь, где я осторожно спрятался, потряс мои нервы. За шумом, похожим на звук бьющихся стекол и посуды, последовали разные, не столь громкие, но настойчивые звуки, как будто предметы постепенно оседали, занимали новое положение. Кошмар? Галлюцинация? Или один из звуков, которые в городе тихими ночами кажутся в сотню раз громче? Или это жилец с четвертого этажа, заядлый холостяк, отцовский приятель, известный любитель покуролесить?
За время короткой интерлюдии между песнями шум обогатился новыми составляющими, которые вовсе не успокаивали. Нет, на этот раз я не ошибся. Я не спал и знал, что не сплю. Хотя я его с трудом узнавал, это был человеческий голос, только заметно изменившийся. Но доносился он не с поля сражения, где, как я слышал, десятки раз сходились родители, не из спальни. Крики раздавались где-то дальше. Если честно, не очень далеко. Наверное, из гостиной. Однако теперь они были злобные, как будто сцепились дикие звери. А ведь с тех пор, как родители стали упорно и тихо ненавидеть друг друга, то есть довольно давно, они больше не ссорились.
Между мной и шумом втиснулась следующая песня. Но это лишь обострило тревогу. Не обращать внимания на происходящее в нескольких метрах от меня не помогало успокоиться. Я нажал “стоп”, и до барабанных перепонок вновь донеслись сотрясающие их необычные шумы и вопли. Нет, это не мог быть мой отец. Он бы никогда не стал так орать; к тому же, если он находился в том же состоянии, что и несколько часов назад, когда я с ним распрощался, мама бы просто его не впустила. Кто же это мог быть?
В начале лета шайка разбойников ворвалась в квартиру синьоры, жившей в доме напротив. Бедная женщина провела несколько ужасных часов: ее связали, избили, ей угрожали, а в конце забрали все немногое, что показалось ценным. Люди решили, что виноваты цыгане, с незапамятных времен незаконно занимавшие территорию рядом с нашим районом, хотя доказательств их виновности не было. В общем, кто бы это ни сделал, он до сих пор оставался на свободе. Вдруг он нацелился на мою мать? Пусть она и была моложе, но тоже жила одна. А я с моей редкой растительностью над верхней губой и очками типичного ботаника не рассматривался как фактор сдерживания.
Вновь повисло молчание, но не успел я подойти к двери и прижаться к ней ухом, как грохот возобновился. Тогда, собрав всю невеликую храбрость, я решился покинуть гнездо. Все до обидного напоминало ночь, когда несколько лет назад, будучи совсем ребенком, я осмелился пройти тем же коридором, чтобы убедиться, дышит ли мой отец. В отличие от той ночи узкий проход, вдоль которого располагались спальни, освещал призрачный свет – одновременно лунный и искусственный. Бледное сияние лилось из гостиной – оттуда, где кто-то опять страшно закричал.
Заглянув внутрь, я увидел тучную фигуру отца на фоне балконной двери. Выглядел он столь же жалко, как и несколько часов назад, и по-прежнему был вне себя. Он возвышался над грудой разбитых бокалов и тарелок – вероятно, тех, что стояли за ужином у нас на столе.
Отец застыл, повернувшись лицом к балкону, его поза показалась мне одновременно воинственной и напряженной. Возможно, он был зол на бандитов, которые тем временем взяли в заложники маму. Возможно – на себя за то, что появился слишком поздно. Я же почти не дышал. Страх соединялся с обычной растерянностью: при мысли о том, что я свидетель и один из героев страшного позора, от которого нам не отмыться до конца своих дней и который окончательно уничтожит нашу и без того шаткую репутацию, я испытывал такой стыд, что голова пошла кругом. Кроме того, обычная трусость не позволяла высунуться побольше или продвинуться на пару сантиметров, чтобы увидеть загадочных немногословных собеседников.
– Скажи мне что-нибудь, – повторял отец. – Умоляю, скажи!
Тут у меня не осталось сомнений: он злился на маму. Я не видел ее, но слышал, чувствовал, что она там, на узком балкончике. Никаких бандитов. В доме мы были одни, мы сами разыгрывали невиданную, пугающую сцену. Мне захотелось позвать отца. Отвлечь его. Возможно, сделай я это, все бы сложилось иначе. Но мои голосовые связки атрофировались, ноги вросли в пол. Отец осторожно подошел к балкону. Он больше не нападал на нее. Наоборот, стал извиняться, просить прощения – заискивающе, наигранно, как все пьяные. Он все уладит. Он только хочет начать все сначала. Только и всего: начать сначала, дать еще один шанс. И все. Еще ничего не потеряно. Все еще можно исправить, любимая. Достаточно захотеть. Постараться. Он готов. А она? Он ручается, что больше не выйдет из себя. Больше никаких скандалов. Он исправится. К сожалению, я не слышал ее ответов, но, судя по его поведению, они были не слишком ободряющими. Если секунду тому назад он раскаивался и искал примирения, сейчас он снова рассвирепел.
Следующие
