Кто виноват - Алессандро Пиперно
– Ладно, пап… – Я попытался подбодрить его.
– Ты заслуживаешь того, чтобы знать.
Несмотря на благородные намерения, то, что он выложил мне в следующие минуты, не помогло составить четкую картину вертевшегося у него в голове. Зато периодически выскакивали ценные и смущавшие меня детали пазла. Например, пока я импровизировал, играя в шикарном нью-йоркском отеле в наспех сочиненной романтической пьесе, ему пришлось держать оборону, прибегая к силе и не стесняясь в выражениях, чтобы шайка дебилов не описала за долги нашу мебель и телевизор. Рассказывая об этом происшествии, он не обошелся без крепких словечек – скорее чтобы убедительно воспеть собственный талант переубеждать людей, а не для того, чтобы объяснить, как же мы дошли до такого, что оказались на улице.
В целом же все, что он сообщил, было более или менее из одной оперы и призвано было напомнить: он не из тех, кто сдается. Тем временем он не без труда поднялся и опять пошагал.
– Не стоило туда ездить. Понимаешь, цыпа? Не стоило этого делать. Какая чудовищная ошибка! Безумие, которого я себе никогда не прощу. Я проявил слабость и неосторожность. Уверяю: это самая страшная глупость, которую совершил твой отец.
Не спрашивайте как, но я все понял на лету. И не благодаря сыновьей телепатии, а потому что, как ни удивительно, у меня были четкие нравственные координаты, которые помогли понять, кого он обвиняет, выделить этого персонажа на общем фоне, вообразить, какие драматические последствия нам грозят.
Нельзя было позволять моей матери восстановить отношения с ее родней. Вот к чему он клонил. Нельзя было позволять приводить нас в тот дом, в логово ее племени, выполнять ритуалы предков. Надо было помешать ей тайком договориться с дядей Джанни об отправке меня в Америку. Ах, я прекрасно понимал отца! Я тоже сообразил, что Песах у Сачердоти стал поворотной точкой. Конечно, это была ерунда, самая что ни на есть необоснованная и тенденциозная историческая реконструкция: брак родителей начал разваливаться задолго до того, как Сачердоти проникли в нашу жизнь, а мы – в их. Точно так же мои мужские комплексы усложняли мне жизнь и до встречи с Франческой, и после нее. Но так уж мы устроены, нет? В тяжелые минуты, когда все идет наперекосяк, остается оглянуться и поискать, на кого бы повесить вину. Найти такого человека означает сбросить груз с плеч, обнаружить задним числом в разворачивающейся драме если не логику, то хотя бы определенный смысл. Чтобы обелить себя, лучше всего найти того, кто годится на роль виновного.
Так вот, сейчас трудно было найти более подходящих на роль виновных, чем Сачердоти, не говоря уже об их коварной посланнице, этой змее, моей матери!
Мы с отцом долго бродили и в конце концов направились к дому. Казалось, все предметы вокруг, очертания которых из-за жары расплывались, вот-вот растают или испарятся; ноги вязли в плавившемся асфальте; шум в ушах был громче, чем праздничный стрекот цикад. Меня мутило, рубашка-поло промокла от пота, в висках стучало.
– Здесь-то я их и застукал, – сказал отец, остановившись посреди дороги и указывая на лавочку, где торговали вином и маслом. – Они сидели вон за тем столиком, как ни в чем не бывало, в двух шагах от дома, словно подростки, которых так и тянет друг к другу. Понимаешь, о чем я? Твоя мать и этот мудак. Видел бы ты их, ворковали, как голубки.
Когда я был маленький, эта лавочка обозначала точку, границу, которая отделяла мое узкое пространство от остальной вселенной, теперь же она становилась точкой во времени, водоразделом, после которого все будет иначе.
Мысль о том, что Чезаре Лиментани (никакие другие мудаки не пришли мне в голову) добрался до нашего плебейского района, оказалась еще невыносимее, чем картина воркующей, словно голубка, мамы.
У моего разъяренного собеседника не оставалось сомнений, туман, в котором он шел на ощупь, как будто развеялся. Подробности, которые он поведал мне о ссоре, вспыхнувшей посреди улицы несколько дней назад и перекинувшейся в нашу гостиную, как летний пожар, были безжалостно убедительны.
Чезаре Лиментани доехал до нашей глуши, чтобы предложить денежную помощь той, что бросила его ради мужчины, который как супруг оказался не на высоте. Все дело в деньгах – к такому выводу пришел отец, когда, обратив соперника в бегство, засыпал неверную жену вопросами, упреками и обвинениями. – Ты понимаешь? Деньги, опять эти чертовы деньги, – не мог угомониться отец, словно для него экономические проблемы, заложенное имущество и все остальное были второстепенными и не слишком большими неудобствами. Словно к этому привели не его неразумные поступки, неоправданный оптимизм и нежелание отказываться от дорогих и бесполезных игрушек, а судьба, от которой не уйти.
– Знаю, не стоит с тобой говорить о таких вещах. Это ненормально, когда отец разговаривает об этом с сыном. Но ты мне не только сын, ты еще и друг, лучший друг из тех, что у меня были и, наверное, когда-нибудь будут. Вот почему, если я не расскажу тебе, я не знаю, кому еще рассказать, а если держать это в себе, я просто сойду с ума, клянусь.
Тут его критика приобрела политическую окраску – самую радикальную и предвзятую. Я словно попал на митинг. Из каждого слога сочился идеологический и одновременно параноидальный яд, давняя обида на еврейский народ смешивалась с возникшим позднее классовым протестом. Он говорил “они”, фактически противопоставляя их, как было логично предположить, нам – чистым и порядочным обездоленным. Они являлись кастой, да-да, самой настоящей кастой. Шайкой снобов и лицемеров! С виду борцы за демократию и прогресс, на самом деле – расисты и сторонники классового разделения. Именно так, я не ослышался: расисты и сторонники классового разделения! Он произнес эти слова и больше от них не откажется. Но не это было самое худшее, – добавил он, глядя мне прямо в лицо. Если я хочу знать, самое худшее – развращенность. Все Сачердоти развращены.
И на сей раз отец вряд ли нашел бы более восприимчивого и согласного с ним собеседника; очевидно, его грязные инсинуации были тем, в чем я нуждался. Разве не развращенность была оружием, при помощи которого тебя соблазняли, загоняли в ловушку? Не веселье, не деньги, не шик и не красивая жизнь, а развращенность. Боже, как же я понимал его ревность! В конце концов, с должными оговорками она не слишком отличалась от терзавшей меня.
Некоторым женщинам это нравится, – заявил отец. Они занимаются этим часто и охотно, не могут без этого обойтись. Он рассуждал
