Кто виноват - Алессандро Пиперно
– Балет?
– Не говори, что ты его тоже любишь.
Я пожал плечами, словно желая сказать: с трудом себе представляю, что это такое.
– Да уж, кто любит балет? Разве что какая-нибудь обвешанная драгоценностями старая карга. Тебе, наверное, нравится ходить на стадион? Скажи, за кого ты болеешь?
Я не ответил. Впрочем, все это не имело никакого значения. Все это было неважно. Наверное, он пытался отвлечь меня – что ж, весьма похвально, но у меня в голове крутилась единственная и самая естественная мысль: как там мама? Набравшись смелости, я спросил, есть ли о ней известия.
– Только что разговаривал с больницей. Сейчас они проводят очень сложную операцию. Попросил держать меня в курсе.
Больше он ничего не добавил. Не сказал: не волнуйся, она в хороших руках, она еще молодая, вот увидишь, справится. Вспомнив его появление, я удивился, что он поинтересовался у полицейского о психологе и о дяде, а не о пациентке на операционном столе.
Я спросил, может, мне стоит поехать туда, к ней.
– Прости, а зачем? Всем мешать? И потом, мы сделали, как ты просил: позвонили твоему дяде. Найти его оказалось непросто. Он был в Тоскане, на отдыхе. Едет сюда. Лучше его дождаться, нет? Кстати, твой дядя – важная шишка. Большой человек. Представь себе, когда я учился в университете – я был мальчишка, чуть старше тебя, – то заводил будильник на полшестого, чтобы забить место на лекциях знаменитого профессора Сачердоти. Я ожидал чего угодно, но только не столкнуться с ним спустя несколько лет как с соперником. Знаешь, потом это случалось не раз. Он твердый орешек. Лучший адвокат по уголовным делам, с которым я когда-либо имел дело.
С соперником? В каком смысле соперником? Кто это такой? Чем он занимается? Почему его называют доктором? Я решил, что маме он вряд ли понравился бы. Потому что он говорил с римским акцентом. А мне, наоборот, это нравилось. Все равно что болтать с одноклассником. Возможно, именно этого он втайне и добивался, благодаря диалекту приветливость не выглядела напускной. Нельзя, чтобы я чувствовал себя не в своей тарелке.
– Но если хочешь, мы об этом поговорим, – сказал он.
– О чем?
– Ну, о том, что ты чувствуешь.
– Я не знаю, что сказать.
– Конечно, конечно, понимаю, можно только вообразить..
– Послушайте, – сказал я, теряя терпение и пытаясь быть храбрым. – Зачем мы здесь сидим? Может быть, лучше…
– Я же сказал, мы ждем твоего дядю. Он просил, чтобы ты подождал. Чтобы никуда отсюда не уходил. В конце концов, насколько нам известно, он твой ближайший родственник. Теперь – по крайней мере, пока все не наладится, а мы все на это надеемся, – ему придется тобой заниматься. Если мы уйдем (и потом, куда?), я не смогу его предупредить. Я знаю, что это тяжело, но пока что нам остается ждать. Поверь, у нас нет других вариантов.
Последовало недолгое молчание. Пока он просматривал бумаги в папке, я вытащил плеер.
– Я ошибаюсь или ты играешь на гитаре? – сказал он вдруг неизвестно почему – возможно, увидев плеер.
– Откуда вы знаете?
– Хе-хе, я – ясновидящий. Знать – моя работа. Да нет, шучу. Мне рассказала сотрудница, которая тебя сюда привезла. Она видела гитару, плектры, ноты. Так уж мы устроены, вечно суем нос в чужие дела.
Ах вот что было в папке? То, что написали полицейские? Нечто вроде протокола?
– Так что, ты играешь?
– Да, играю.
– Каждый день занимаешься?
– Да.
– И сегодня тоже?
– Конечно.
– Вечером?
– Нет, утром.
– Какую музыку ты играешь?
– Да никакую. Просто упражняюсь.
– А что это за упражнения?
– Гаммы.
– Ты смотри, настоящий профессионал. А родители не достают?
– В каком смысле?
– Ну, шум и все такое.
– Они ни разу ничего не сказали.
– В общем, они тебя поощряют.
– Ну да.
– А с кем ты играешь?
– Один.
– Один? Да ты что. Разве играть в группе не веселее?
– Иногда я играю с папой.
– Ну, это хорошо. Вы часто играете вместе?
– Я же сказал, иногда.
– И сегодня утром вместе играли?
– Нет, сегодня нет.
– Почему?
– Его не было.
– Он был на работе?
– Не совсем.
– А где же?
– Я не знаю.
– Что значит “я не знаю”? Ты уже вполне большой и сообразительный, чтобы знать, куда уходит утром отец.
– Он уже некоторое время не живет с нами. Но вы должны это знать. Вы же всё знаете, ведь так?
Touché![63]
Вот видишь, ты парень не промах!
Я этого и правда не знал. Значит, родители разошлись.
– Не совсем. Он ушел на некоторое время.
– Но ведь перед этим – прости, что обращаю на это твое внимание, – он был дома. Там мы его и обнаружили.
– Я спал. Когда проснулся, он был в гостиной.
– Значит, ты давно его не видел.
– Я его видел днем.
– Была его очередь?
– В каком смысле?
– Проводить с тобой время.
– Не сказал бы.
– А как бы ты сказал?
– Я вам уже объяснил. Официально они не разошлись. Нет никакой очереди. Но я его очень давно не видел.
– Ну сколько?
– Я был за границей с дядей. После отъезда я папу не видел.
– За границей? А где?
– В Нью-Йорке.
– Неплохо. Нью-Йорк. Какой шик! Мой сын продаст душу дьяволу, лишь бы поехать в Нью-Йорк. Рано или поздно придется его туда отвезти. Это серьезное, дорогущее путешествие. В общем, ты вернулся из Нью-Йорка, а отец пропал.
– Точно.
– Тебе, наверное, было обидно.
– Это было ожидаемо.
– Потому что родители ссорятся?
– В общем, да.
– М-да, жаль, но знаешь, так бывает. Нет ничего труднее, чем сохранять брак. Но ты сказал, что видел его сегодня днем.
Я объяснил, что пошел посмотреть на новую дже-латерию и наткнулся на отца.
– У подъезда?
– Не совсем.
– А где же?
– На другой стороне улицы.
– Значит, он тебя ждал?
Мне не нравилось, как складывался наш разговор, его вопросы становились все дотошнее. Я не собирался говорить об отце. Не хотел рассказывать о проведенном с ним страшном дне. Разговор клонился к этому, и мне хотелось как-то выпутаться. Но как – я не знал. В том, как “доктор” настойчиво меня расспрашивал, было что-то, что не позволяло увести беседу в другую сторону. Я как будто играл очередную партию в шахматы на время, которые так нравились маме. Она твердила, что это полезно для ума, что так учишься рассуждать. Единственная игра, в которую она играла со мной. Трудная,
