Поклажа для Инера - Агагельды Алланазаров
После завтрака вся рота отправилась на парашютный склад. Здесь уже стояли машины с мокрыми парашютами, десантники развешивали их сушить. С этой работой справились быстро, и после обеда оказалось свободное время.
Бабагельды подстригся в бытовке у Авагяна и отправился искать Луговкина и Андурсова. Внизу, на I этаже казармы, где жили ребята из саперного батальона, было шумно. Неделю назад саперы уехали на полигон и только сегодня вернулись. И сейчас они разгружали машину, таская ящики в казарму.
– Прибыли благополучно? – спросил Бабагельды, увидев своего земляка Язмухаммеда, который с одним парнем подавал ящики из машины.
– Прибыли, только очень устали.
– Что, много мин зарыли? – полюбопытствовал Бабагельды.
– Разве ты не знаешь, что возле одной деревни нашли склад боеприпасов, оставленный еще немцами?
– А кто это узнал? – спросил Бабагельды.
– Деревья сказали, – серьезно ответил ему Язмухаммед.
– Как это?!
– Да у одного дерева, что росло там, корни зажали одну мину… И вот тогда нас подняли по тревоге, – рассказывал Язмухаммед.
– Значит, еще остались мины с войны… – задумчиво протянул Бабагельды.
– Да.
– Ваш комбат прямо в лице переменился от усталости.
– Он сильный человек…
– Товарищ солдат, вы мешаете работать! – услышал за спиной голос комбата.
– Ну ладно, потом как-нибудь поговорим, – и быстро отошел от машины.
Невдалеке группа солдат грелась на солнышке. Луговкина среди них не было. Кроме Колобка, который тут курил, остальных он не знал.
– Значит, солдат спит, служба идет? – спросил его Бабагельды.
– Вчера так промокли, до сих пор согреться не могу, – ответил Колобок, встал и пожал ему руку.
– Да, дождь не перестает…
– Не зря здешние места называют “краем дождей».
– Луговкина не видел? – спросил Бабагельды.
– Не, не видел. Но вроде один, похожий на него, да с ним еще двое, в лес пошли вон с той стороны.
– Думаешь, это они?
– Наверное.
– Но ведь это самоволка, – удивленно сказал Бабагельды.
– А ты разве не знаешь этого жирафа Луговкина, ведь не остановится, если что задумает, а с ним еще и крокодил Андурсов пошел, так что теперь они до самой Африки не остановятся.
Крокодилом Колобок называл Андурсова-первого, как бы в отместку за прозвище, которое с легкой руки сразу прилипло к нему. Колобку очень хотелось, чтобы прозвища прижились в роте. Но ребята не подхватили прозвища. Луговкин и Андурсов были парнями добродушными, не обидчивыми, они и сами при случае могли пошутить над собой и на прозвища не обижались. Однажды Андурсов брился и, глядя на себя в зеркало, сказал, обращаясь к Бабагельды:
– Колобок прав, есть в моем лице что-то от крокодила, – и весело рассмеялся.
Бабагельды хотел позвать с собой Колобка, но тому не хотелось уходить от ребят, он и Бабагельды предложил остаться с ними. Но Бабагельды пошел дальше. Не успел сделать и несколько шагов, как его окликнул Колобок:
– Как прыгал Бахтияров?
– Он не прыгал, дневальным по роте был, его с дежурства не сняли, а он не настаивал, – сказал Бабагельды.
– А мы-то думали, что он сам попросился. Тут без лейтенанта Буйнова не обошлось, – убежденно сказал Колобок.
– Видно решили, что если днем не прыгнул, то ночью тем более не решится, – опять подходя к Колобку, сказал Назаров.
– Нет, здесь что-то не так. Ведь Буйнов знал, что Бахтияров прыгать не может, а взял его к себе. Может, надеялся, что тот сможет пересилить себя, – размышлял вслух Колобок.
Во второй раз расставшись с Колобком, Бабагельды пошел по тропинке вдоль забора и повернул к памятнику, возле которого они принимали воинскую присягу. Сейчас здесь никого не было. Подойдя ближе, Бабагельды еще раз прочитал надпись на памятнике. Он обошел его кругом, но ни одной фамилии, которая хотя бы отдаленно была похожа на фамилию его земляков, не было. Бабагельды не верилось, что среди тысячи солдат, похороненных в этой могиле, нет ни одного туркмена.
Ведь сколько народу ушло на войну, только из одного нашего села: Ашир Оде, Хакы Джума, Агагельды Эсен, Язы Вели… – сто пятьдесят четыре человека. Говорили, что и среди защитников Брестской крепости нет туркмен. А вот сколько их потом нашли белорусские пионеры, – думал Бабагельды, стоя перед памятником.
Почувствовав, что его свободное время на исходе, он по тропинке пошел в расположение полка. Вспомнив, что читальный зал открыт, он свернул к клубу и увидел сидящих на скамейке Луговкина и Андурсова-первого.
– Вот уже два дня такая тоска на меня напала, что места себе не нахожу, – говорил в это время Луговкин.
– А ты поменьше вспоминай свою деревню, – сказал ему Бабагельды.
– И я ему это же говорю, – поддакнул и Андурсов.
– А что вы здесь делаете?
– Наблюдаем за жизнью, – печально вздохнув, ответил Луговкин.
* * *
Возвратившись с тактических занятий, солдаты в казармах приводили в порядок свое оружие и вещи. Бабагельды уже второй раз складывал свою накидку, которая никак не укладывалась в нужный размер. В это время к нему подошел Луговкин, который уже управился и поставил на место в оружейной комнате автомат.
– Бабагельды, помнишь, когда мы были в карантине, у нас кто-то сбежал, сказав, что соскучился по матери?
– Васильченко вроде бы, – вспомнил Бабагельды.
– Ну да, красавчик такой, он еще на девушку был похож. Я его не помню… – тихим голосом, что было не похоже на него, протянул Луговкин.
– Что понимаешь? – удивленно спросил Бабагельды, словно хотел услышать от него потрясающую новость.
– Понимаю, почему он сбежал… От тоски сбежал. Я тоже, чувствую, долго не выдержу. Ничего поделать с собой не могу, домой тянет…
– Ну, это ты зря себя так настраиваешь. Не один ты из дома уехал. Многие о доме скучают, но таких разговоров я ни от кого не слышал, – убежденно сказал Бабагельды.
– Ты прямо в один голос с Андурсовым-вторым поешь. А мне кажется, попади я сейчас в город, так мне сразу легче станет и тоска пропадет…
Бабагельды задумался, а потом показал рукой на комнату, где что-то писал лейтенант Буйнов.
– Пойди, к лейтенанту сходи. Возможно, он тебя поймет.
– Думаешь, поймет? – колебался Луговкин.
– Думаю поймет. Он ведь Буйнов.
– Но ведь сегодня увольнений нет…
– Ну и что, наша рота сегодня не дежурит. Помнишь, один раз так Зенова отпустили в увольнение?
– Но у него тогда был день рождения, – вспомнил Луговкин.
– И ты родись, кто тебя мешает?
– Слушай, а это выход, –
