Алексей Писемский - Взбаламученное море
– Ваше степенство, – начал поверенный: – слов Иосифа Яковлевича тоже слушались мы, все равно, что от вас они шли…
– И не говорите мне, не знаю я ницего того! – перебил опять Эммануил Захарович, зажимая уши.
Поверенный вздохнул.
– Маленького человека погубить долго ли… Хорошо, что тогда поостерегся, – через другого, а не сам дело делал: теперь хоть увертка есть. Никаких бы денег, кажись, не взял в этакое дело влопаться.
– Ну, молци, позалуста, без рассуздений! – прикрикнул на него Эммануил Захарович.
– Спина-то, ваше степенство, своя-с, за неволю рассуждать начнешь: не вас, а нашу братью на кобыле-то драть станут.
– Молци! – прикрикнул на него еще раз Эммануил Захарович: – грубый народ… музик!
Поверенный замолчал, но по-прежнему оставался с мрачным лицом.
Эммануил Захарович принялся снова разбирать и рассматривать бумаги.
– Подайте зе это ко взысканию! – сказал он, подавая поверенному заемное письмо.
Тот с удивлением посмотрел на него.
Заемное письмо было на имя Софьи Леневой в 25 тысяч рублей серебром.
20. Разные взгляды на общественное служение
В газете «Петербургское Бескорыстие» было с благородным негодованием напечатано:
«Скажите, отчего в директоры акционерных компаний выбираются люди, не специально знакомые с делом, а по большей части графы и генералы? Откуда и каким образом могли у акционеров явиться подобные аристократические вкусы? Зачем они позволяют этим господам говорить себе в собрании дерзости, и из каких наконец видов благополучия допускается, что главный директор компании „Таврида и Сирена“, сам начальник края, производит разработку каменного угля у себя в имении, который стоит таким образом обществу вдвое дороже, чем привезенный и купленный из Америки? (См. отчет общества за 1859 г. и американскую газету „Herald“)».
Строк этих достаточно было, чтобы начальник края, ни с кем не переговорив и не посоветовавшись, стукнул по столу два раза линейкой.
Вошел адъютант.
– Полицеймейстера мне-с! – произнес начальник края, по-видимому, спокойно.
Адъютант ушел.
Начальник края, будучи не в состоянии удержаться, продолжал одним глазом заглядывать в продолжение статьи.
Там Бог знает чего уж не было наговорено. Говорили, что «на Солдатской пристани, для житья чиновников, на деньги акционеров, построен целый городок».
И в самом деле это было так!
«Машина, выписанная для паровой мельницы, не входила в само здание, так что или ее надо было ломать, или здание».
И то была правда.
Гневом и горестью исполнялось сердце старика.
Полицеймейстер наконец явился.
– Где здесь живет некто Басардин? – спросил генерал каким-то таинственным голосом.
– Живет-с! – отвечал полицеймейстер.
– Взять его сейчас в часть и произвести у него в доме обыск.
– Это, верно, ваше превосходительство, по случаю акционерной статьи… – начал было полицеймейстер.
– Да-с!
– Статью эту, ваше превосходительство, писал Никтополионов.
– Пожалуйста, без возражений!.. Я и в тот раз по вашим стопам шел, да недалеко дошел.
О том, что виновником прошлой статьи был Виктор Басардин, начальник края узнал от Эммануила Захаровича.
– Извольте произвести строжайшее следствие! – заключил он.
– О чем-с?
– О чем? – крикнул генерал. – Вы спрашиваете меня: о чем? Человек пишет на честных людей пасквили, человек подрывает общественный кредит, и вы преспокойно говорите: «о чем»? Полковник! Вы служить после того не можете!
Полковник поклонился и прямо отправился к исполнению возложенного на него поручения.
Виктор в это время только было засунул свою, известную нам статью, в конверт, чтоб отправить ее для напечатания в журнал, как вбежала к нему впопыхах нанимаемая им кухарка.
– Батюшка, Виктор Петрович, – сказала она: – полицеймейстер с солдатами пришел.
Виктор побледнел. Но полицеймейстер входил уже в комнату и прямо устремился к письменному столу.
– Письмо!.. – проговорил он, тотчас же беря конверт и распечатывая его.
– Но как вы можете чу4жие письма… – возразил было Виктор.
– Могу, – отвечал полицеймейстер. – Это уж об родной сестре сочинили, – прибавил он, прочитав и передавая письмо жандармскому офицеру.
Затем начался обыск.
Виктор ходил за всеми, как потерянный.
– «Колокол»!.. – произнес мрачным голосом жандармский офицер.
– Откладывайте! – сказал ему полицеймейстер.
– Ненапечатанные русские стихотворения, – продолжал офицер.
– Какие это? – спрашивал полицеймейстер.
– Да я не знаю-с! «О, ты, Рылеев, друг…» – прибавил он, пробежав первый стих.
– Откладывайте! – сказал полицеймейстер.
– Еще стихотворение: «Буянов, мой сосед», – произнес жандармский офицер.
– Откладывайте! – сказал полицеймейстер.
– Картины голых женщин, – продолжал жандарм.
– Тоже! – повторил полицеймейстер и потом, обратившись к Басардину, прибавил: – Я думал, что вы молодой еще очень человек, а уж по лицу-то, видно, собрались с годками… Стыдно… очень стыдно…
– Но, скажите, что же я сделал? – говорил Басардин, стараясь улыбнуться, но в сущности совершенно упав духом.
– Сами понимаете, я думаю… не маленькие… Собрали бумаги? – спросил полицеймейстер у жандарма.
– Собрал-с!
– Ну, поедемте и вы! – прибавил полицеймейстер Виктору: – в часть вас свезу. Велите себе принести матрац, что ли: у нас ничего там нет!
– Как в часть?.. Это… это… – говорил Виктор: – это уже подло! – возразил он наконец.
– А пасквили писать благородно? – спросил его полицеймейстер.
– Это я писал для пользы общества, – объяснил Басардин.
– А я вас для пользы общества сажаю в часть… Вы так понимаете, а я иначе!
– Это чорт знает что такое! – говорил Басардин, садясь с полицеймейстером на пролетки.
– Не чорт знает, а только то, что эта общественная польза – вещь очень многообразная! – объяснил ему полицеймейстер.
21. Новый обличитель
Около К… буря страшно шумела. Ветер, казалось, хотел сорвать флаги и флюгера с крепостных башен. У обрывистого берега валы бились и рассыпались о каменный утес.
Впереди хоть бы капля света, и только дул оттуда холодный ветер; но вот вдали, в бездне темноты, мелькнули две светящиеся точки, скрылись было сначала, но потом снова появились и не пропадали уже более.
Это шел пароход «Колхида». Пассажиров было немного: муж с женой, сидевшие на палубе и завернувшиеся в одну кожу, чтобы спасти себя от брызгавшей на них воды, а у самой кормы, в совершенной темноте, стоял высокий мужик, опершись на перила и глядя в воду.
Матросы заботливо бегали по палубе.
Ветер начинал дуть порывистее и сильнее.
На носу засветил фальшфейер.
С видневшегося маяка ответили тем же.
Мужик спросил проходившего мимо матроса:
– А что, служба, не далече до города?
– Да вон! – отвечал тот, указывая на довольно близкие огни.
– А это таможенная коса? – спросил опять мужик, указывая на огонь, мелькавший вдали от прочих.
– Да, отвечал матрос, уходя от него.
Вслед затем мужика как бы не бывало на палубе.
– Что такое в воду упало? – спросил капитан со своей вышки.
– Кто свалился? – повторил он еще раз и уж строго.
– Мужик, надо быть, ваше благородие.
– Спустить катер! – скомандовал капитан.
Несколько матросов бросились и стали спускать его, но лодка не шла.
– Спускайте скорей! Разорву вас, как собак! – кричал с вышки капитан.
– Нейдем, ваше благородие, блоки совсем не смазаны!
– Я вам дам, чортовы дети! – кричал капитан.
Лодку наконец спустили, и человека четыре матросов соскочили в нее.
– А на смазку-то, я сам видел, в отчетах сказано, что употребляется по 3.000 руб. сер. в год! – объяснил прозябнувий супруг своей супруге под кожей.
Они, видно, были из несчастных акционеров, а потому ничего больше уж и не сказали, а еще крепче прижались друг к другу.
Матросы в лодке сначала проехали по прямой линии от парохода к берегу, потом заехали вправо. Ничего не видать, кроме пенящихся волн.
– Чорт найдет его! – проговорил один из них.
– Да что его угораздило? Пьян, что ли, был? – спросил другой.
– Нет, чай, надо быть, нарочно! – объяснил третий.
– Где ж тут ловить-то его… Поди, чай, засосало под пароход, и плывет под кормой.
– И пил же он, паря, на пароходе-то шибко.
– Пил?
– И, Господи! Маркитант сказывал, рублев на двадцать он напил у него… Заберите-ка однакоже влево! – заключил матрос, но и влево ничего.
– На пароходе, робята, ну его к праху, где тут сыщешь! – сказали почти все в один голос и поехали на пароход.
Мужик между тем был недалеко от них и, при их приближении, только нырнул в воду и вынырнул потом далеко от них. Подплыв к косе, он стал на ноги. Тут ему было всего по пояс. Он не пошел прямо на берег, а стал обходить всю косу кругом; на том месте, где и подъезду не было, ухватился за камень, стал взбираться, как кошка, на утес и только по временам ругался.
