Бестеневая лампа - Иван Панкратов
— Вызовите дежурного врача или терапевта, срочно, — потребовал Платонов, а сам пока принялся ушивать продольный разрез в поперечном направлении, как того требовал Гейнеке. Или Микулич. Или оба вместе. И ему были очень нужны еще руки.
Еще через минуту стало известно, что дежурный терапевт не сможет подойти, потому что ему тоже не повезло со встречей нового года — десантная бригада, как профессиональная кукушка, подбросила в госпиталь сразу три пневмонии. Оставался дежурный врач. Помня о том, что он видел в приемном отделении, Платонов Ерохина быстро не ждал и был уверен, что, когда тот придет, будет ненамного лучше Барсукова.
До появления ассистента, с одной медсестрой, которая постоянно отвлекалась от крючков на то, чтобы зарядить иглы, удалось наложить два ряда швов на кишку. Без пяти час Ерохин заглянул в операционную и поинтересовался, нужен ли он еще.
Вопрос не просто разозлил Платонова. Он был готов наорать на Диму, кинуть в него инструментами. Но просто выдохнул и сказал:
— Иди мойся, поможешь ушиваться.
Мылся Дима еще минут десять, постоянно спрашивая у санитарки, что, где и как тут устроено. Анестезиолог выразительно поглядывал на часы; анестезистка сидела в углу, привалившись к баллону с азотом и дремала, подложив на холодный металл вафельное полотенце.
Ерохин подошел к столу, заглянул в рану, вопросительно посмотрел на Платонова. Тот молча дал ему большие крючки, знаком показал — приподнимай, мол, — а сам принялся зашивать лапаротомную рану с верхнего угла.
Для простого дерматолога, коим был Дима, внезапная хирургическая ассистенция оказалась занятием непростым. Это было видно по тому, как часто гуляли крючки по краям раны, как он пытался переложить на них быстро затекающие пальцы и громко сопел сквозь маску.
— Я потом объясню, Дима, — видя всю эту внутреннюю борьбу, сказал Платонов. — Потерпи немного, еще минут двадцать.
Шов за швом они продвигались к завершению операции. Медсестра подавала инструменты безошибочно, хотя было около половины второго ночи — вот что значит профессионализм. Санитарка спросила:
— Пить никто не хочет?
Платонов на секунду поднял руку с иглодержателем. Она подала ему под маску кончик отрезанной от капельницы трубочки, вставленной в банку с пятипроцентной глюкозой. Жидкость явно отдавала вкусом резины от пробки, но Платонов не обращал на это внимания, втянул максимально много на несколько глотков. Дима от воды отказался.
— Конец операции, — сказал Платонов спустя пятнадцать минут. Кинул ножницы в таз, снял перчатки. Не дожидаясь, когда санитарка развяжет ему веревочки на спине, сделал пару шагов от стола на свободное место, закинул руки назад, с наслаждением разорвал завязки и стянул ужасный одноразовый голубой халат. Вся его хирургическая рубашка была под ним равномерно мокрая.
— Всем спасибо, — он вышел в предоперационную. На кушетке рядом в автоклавной храпел Барсуков. Платонов с наслаждением умылся в холодной воде, переоделся, нашел в кармане часы и только в этот момент рискнул посмотреть на них. Без десяти два.
— А ведь еще надо операцию записать, — покачал он головой, взял журнал, историю болезни и пошел в ординаторскую.
— А что с Барсуковым делать? — прилетел ему в спину вопрос. Он оглянулся, увидел Оксану, спрятавшую руки на груди операционного костюма и выглядывающую в коридор. — Он мне тут не нужен, у меня на этой кушетке санитарка спит.
— Закончишь уборку, растолкай его и выкинь за дверь операционной, — кивнул Платонов. — До своей палаты доползет.
Оксана кивнула и ногой закрыла дверь.
Войдя в кабинет, Платонов взял в руки телефон, посмотрел. Шесть пропущенных от Ларисы, последний две минуты назад. И еще двенадцать смсок с примерно одинаковым содержанием. Он сел за стол, обхватил голову руками и понял, что хотел бы сейчас поменяться с Барсуковым местами. Лежать пьяным на кушетке в операционной, видеть цветные беспокойные сны, пускать слюни, стонать — но только не идти в отделение, не объясняться с Ларисой и не встречать с ней этот чертов новый год. Только бы не быть сразу, от дверей, виноватым во всех смертных грехах. Только бы не…
Пока он писал, пришли еще две смски. Она почему-то принципиально не пользовалась в таких случаях мессенджерами типа WhatsApp, а отправляла именно смс, как какой-то банк или госслужба.
«Это перестало быть смешно час назад», — гласила первая. Учитывая, что примерно в это время Платонов внезапно остался посреди сложной операции без ассистента — то да, именно тогда никакого смеха не было.
«Ты заигрался со своими бабами, дорогой», — прочитал он через несколько минут во второй. Это примерно обрисовало ему список тем, что придется обсуждать по приходу к себе.
— Господи, хоть бы еще кого привезли, — покачал он головой, дописал последние строчки, поставил автограф и понял, что на переписывание операции в журнал его не хватит. Он накинул на плечи бушлат, дожидавшийся его все это время на диване, передал историю болезни постовой сестре и вышел на улицу.
Палыч курил возле «санитарки» в ожидании — анестезиолог забирал пациента до утра к себе.
— У тебя свет горит, — сказал водитель между затяжками. — Я по кругу поехал, так мне с поворота было видно.
— Я знаю. Там гости у меня.
Палыч понимающе кивнул, но Платонов махнул рукой и уточнил:
— Не в том смысле. Жена пришла поздравить с новым годом.
— Новый год уж два с половиной часа как наступил.
Комментировать очевидное не хотелось. Платонов на несколько секунд пожалел, что не курит. «Перед смертью не надышишься», — подумал он и пошел к своему корпусу.
У окна второго этажа в ординаторской за тюлевой занавеской стояла Лариса с бокалом шампанского в руке. Ее губы шевелились в каком-то монологе; Платонов пригляделся и увидел гарнитуру в ухе.
«То ли кого-то с новым годом поздравляет, то ли на жизнь жалуется», — прикинул Платонов. Лариса любила телефонные разговоры любой тематики, но больше всего те, где можно было поделиться своей тяжелой женской долей, попутно выведав у собеседников и собеседниц подробности их личной жизни. Говорить она могла долго, вплоть до севшей батареи в телефоне; это умение было у нее в ДНК. Платонов порой поражался, как она умудрялась рассказывать одно и то же, но разными словами, удерживая его на линии минут по сорок — он вынужденно поддакивал, покашливал, но в какой-то момент забывал и начинал просто кивать, а в телефонном разговоре это бессмысленно. Лариса, не получая обратной связи, начинала повышать голос, интересоваться, на что это он отвлекся, и разговор автоматически продлялся еще на неопределённый срок.
Он попытался тихо приоткрыть входную дверь, но она оказалась заперта изнутри. Попытка проникнуть в отделение, как ниндзя, не удалась — а он очень хотел подойти к двери, послушать, о чем она говорит, и понять, на каком уровне готовности к конфликту находится сейчас Лариса. Платонов разочарованно нажал кнопку звонка. Далеко наверху блямкнул громкий звонок; в окне шевельнулась штора. Спустя минуту он услышал, как цокает каблуками по ступенькам медсестра. Замок загрохотал в петлях, дверь отворилась.
Это была не медсестра.
Дверь открыла Лариса. Открыла и оперлась на ручку двери, не стараясь сразу же пустить его внутрь, несмотря на то, что была в одном лишь тонком полупрозрачном платье и белых босоножках. В образовавшийся проем дунул ветерок, сбросив откуда-то сверху немного снега. Жена вздрогнула, просверлила Платонова ненавидящим взглядом и пошла наверх; на последних ступеньках она почти бежала. Дверь в кабинет закрылась с громким хлопком.
Подниматься наверх вообще расхотелось. Этот мини-скандал без слов был очень информативен — в кабинете его не ждало ничего хорошего. А ведь хотелось просто сесть в кресло и выпить чашку кофе, закинув ноги на стол и включив что-то тихое, медленное и усыпляющее на компьютере.
Поднимаясь следом за ней по лестнице, он чувствовал себя, как Джордано Бруно, идущий на костер. Внутри него бушевали и рвались наружу десятки оправдательных речей, он шептал их себе под нос, идя по ступенькам с прикрытыми глазами. За почти шестнадцать лет работы он выучил эту лестницу наизусть и не боялся на ней
