Бестеневая лампа - Иван Панкратов
— Не до красоты, — сквозь зубы сказал Платонов, удивляясь, что ему не больно. — Задавить надо. И зашить.
— Может, сестру позвать? — спросила Лариса, глядя на то, как бинт пропитывается кровью.
— Маму свою позови, — огрызнулся Платонов. — Бинтуй давай, стерва ревнивая.
Он вдруг понял, что сейчас не сможет сдержаться и ударит ее. Лариса, конечно, была ревнивой всегда, с самого начала их знакомства, но сегодня в ординаторской она перешла какую-то границу, ударив его ножом. Платонов понимал, что мир не будет прежним, но сейчас его больше волновала рана.
Вид собственной крови не то чтобы бодрил, особенно после сложной операции посреди ночи. Хотелось присесть и не смотреть на то, как сквозь повязку пропотевают крупные капли. Несколько их попало на платье Ларисы и босоножки, но она не замечала, накладывая кривые, но крепкие туры повязки.
— Не завязывай бантики, — покачал головой Платонов, — просто край засунь под повязку. Все равно ее скоро снимать.
Он вытащил из кармана телефон, нашел номер Барсукова, позвонил. Тот взял далеко не сразу.
— Да… Что? Капитан…
— Помолчи, — оборвал его Платонов. — Ты в себя пришел?
— Частично, — ответил Барсуков. — Как в палате оказался, не помню, голова болит, но не тошнит уже.
— Замечательно. Ты мне нужен. Прямо сейчас. Мне лично, — короткими фразами говорил Платонов, чтобы точно донести информацию до коллеги. — Слушай внимательно…
Барсуков пришел минут через пятнадцать. Он собрал в перевязочной лоток с инструментами, взял несколько лигатур, бутылку водки из холодильника — и зашил Платонову руку без анестезии, предварительно перевязав в ране какую-то подкожную вену. Пока он шил, Лариса сидела на корточках в углу ординаторской и плакала, беззвучно, сотрясаясь только плечами и локонами волос…
Он смотрел на нее, временами морщась от боли, смотрел на ее руки, волосы, на колени, выглядывающие из-под платья, на красные капли на туфлях, на салат, политый его кровью, на тарелки с ненужной никому едой, слушал ее всхлипывания — и хотел, чтобы она просто исчезла. Чтобы ее никогда не было, и он не встретил ее много лет назад и не решил, что настало время сыграть в любовь. Хотел, чтобы он зажмурился на мгновенье, а когда открыл глаза — угол у окна был пуст.
В ту новогоднюю ночь что-то окончательно сломалось между ними. С каждым швом Барсукова он уходил от нее все дальше и дальше, сжав зубы. Словно с той кровью вылилось из него последнее, что было какими-то чувствами к Ларисе. Платонов понимал, что отношения между мужчиной и женщиной должны гореть в костре эмоций, а иначе все это превращается в какой-то несладкий водянистый кисель. Его и пить противно, и выплеснуть жалко — но, черт побери, не до такой же степени разводить этот костер. Особенно когда эмоций осталось не так много, и почти все они негативные.
Когда Барсуков отрезал последнюю нитку и наклеил на рану пластырь, Платонов поблагодарил его и попросил никому не рассказывать о случившемся. Капитан кивнул, сложил все в лоток и молча ушел.
— Такси вызови себе.
Лариса подняла голову.
— Провожать не пойду. Кастрюлю с котлетами оставь. Жрать охота.
— Ты придешь домой завтра? — спросила она сквозь потекшую тушь. — Тебя ждать?
Он криво усмехнулся, вытащил руками котлету и стал есть. Лариса встала, подошла и хотела взять его за руку, но он отдернул ее, не глядя в сторону жены.
— Холодная, — разочарованно покачал он головой. — Завтра дома чтоб горячие были.
Она кивнула, вызвала такси, переобулась и тихо вышла.
Барсуков, конечно, не смог сберечь эту тайну. Ему нужно было восстанавливать свою репутацию любым способом — и он выбрал возможность поделиться секретом. Так в госпитале узнали, что случилось в новогоднюю ночь с Платоновым и его женой. От него, через операционную медсестру, и дальше по большому кругу. К тому времени, как он решил не прятать свой рубец, всем вокруг было уже неинтересно.
На Барсукова не было смысла обижаться. Спустя столько лет он был ему в некоторой степени благодарен. Да и рубец получился неплохой — по крайней мере, шить капитан умел в любом состоянии.
Но вот что самое главное… Именно в тот день, глядя на капли крови в салате, он и принял решение изменить свою жизнь так, чтобы костер эмоций загорелся снова. Но горючее для этого костра он решил искать не дома.
13
Морозов катался по кабинету в кресле начальника и громко матерился.
— Док, это были новые джинсы!
— Ну ты не первый раз через тот забор перелезал, — укоризненно покачал головой Платонов. — Каждый сантиметр там знаешь.
— Да уж, не первый. Со счета уже сбился.
Сергей Морозов пришел сегодня первым, около девяти вечера, и, перелезая через решетку госпитального забора, присел там на какой-то штырь задним карманом — потому что в руках у него был пакет с вискарем и закуской. Треск рвущихся джинсов привел его в состояние душевного трепета, о чем он сразу же сообщил матом всей округе, идя от забора к отделению гнойной хирургии.
— Давай я тебе налью, — чувствуя себя немного виноватым, сказал Платонов и залез в пакет. — «Джек» тебя успокоит.
Все те же стаканы с цветочками, что и для любого другого напитка, идеально подошли для виски. Платонов достал из холодильника пластиковую форму для льда, выломал несколько кусочков, бросил в коричневую жидкость, протянул Сергею. Тот поднял на него глаза, нахмурился, но взял протянутый стакан.
— А знаешь, почему все вот так? Почему я джинсы порвал?
Он встал с кресла, повернулся к Платонову спиной и похлопал себя по оторванному карману.
— Потому что надо не через забор лазать. Надо, чтобы ты был с нами. В кино, в парке, в ресторане, на море. На машине, на велике. Ну хоть как-то. Понимаешь?
Платонов пожал плечами.
— Да я вроде же…
— Да какое «вроде». Тебя с нами нет, — Морозов подошел почти вплотную, немного наклонился вперед, нарушая все мыслимые и немыслимые зоны комфорта. — Тебя нигде нет.
Платонов все-таки отступил назад на один шаг, спустя пару секунд кивнул.
— Есть предложения на этот счет? — спросил он у Сергея. Тот развел руками, чуть не выплеснув полстакана, и удивленно поднял брови:
— А то ты не знаешь? Блин, да мы никак понять не можем, почему ты до сих пор не ушел? Почему ты после этого, — Морозов ткнул пальцем в рубец на руке, — все еще дома?!
— Ну, знаешь… Этот вопрос я сам себе частенько задаю, — Платонов отошел к дивану, сел, закинул ногу на ногу. — Я точно знаю, что тогда, в тот самый день почти пять лет назад, у меня были ответы — но я их просто боялся вслух произнести. Их слишком много было, и каждый, по сути, самый важный и определяющий. Я, наверное, только сейчас могу сформулировать то, что было у меня тогда в голове.
— Ну давай, удиви меня, — отхлебнул Морозов, опять сел в кресло, подкатился к столу и поставил на него стакан. — Только ты ж понимаешь, я молчать не буду. Если врешь — сразу увижу и скажу.
— Сначала самый простой аргумент. Во-первых, уйти было реально некуда. Соглашусь, так себе отмазка, но вариант с мамой отпадал как-то сам собой — не по возрасту было мне это делать.
— Принимаю. Но принимаю как аргумент для тебя четырехлетней давности. Тогда могло сработать — тогда, но не сейчас. Сколько дверей в этом городе сейчас для тебя открыты?
(ко мне точно не надо)
— Оказывается, меньше, чем я думал, — ответил Платонов. — Как выяснилось, часть этих дверей установлены в воздушных замках. Или в песочных. Постучался тут в одну — так все рассыпалось в пыль за мгновенье.
— Ты не рассказывал, — протянул Сергей руку за стаканом. — Это кто ж так с тобой?
— Алёна, — отмахнулся Платонов. — Что интересно — мне это казалось абсолютно беспроигрышным вариантом. Возможно, даже единственно выполнимым. И вот.
— Да ладно, — Морозов поднес стакан к губам, но, услышав
