Шум - Рои Хен
Она пристраивает футляр с виолончелью между стеллажами с художественными альбомами и книгами по философии, довольная, что так избежит набивших оскомину шуточек: “Какая большая гитара! Там труп, да? А меня покатаешь?!”
Габриэла вдыхает запах желтеющих книг. Им стоило бы вложиться в освещение, думает она, но вскоре ее глаза привыкают к полумраку и она меняет мнение – на самом деле тут все идеально.
Впервые в жизни она сбежала из школы, чтобы впервые в жизни пойти к Йонатану домой, и какого черта она делает здесь?! Ее маленький заостренный носик упирается в полки, и она задирает его кверху. Рукава свитера натянуты и зажаты в кулачках. Она раскачивается вперед-назад, приятная дрожь будто щекочет затылок. Никто в мире не знает, где она. Правда, никто ее и не ищет.
Чертов Элгар, сама не заметила, как принялась мычать его.
– Нужна помощь?
Нужна ли ей помощь? – вопрос симпатичного продавца эхом отзывается в ней. Кто же, как не он, сможет ей помочь? Легкая улыбка проступает на губах. Ей приходит в голову сказать, что она ищет книгу для друга. “Я ищу книгу для друга. Он скульптор-художник и пироман, читающий по ночам, не то чтобы я была с ним ночами, я даже днем мало с ним общалась. Так что же мы за друзья, спросишь ты? Отличный вопрос, ха-ха, это фальшивый смех, да, ты чуткий человек, поймал меня. Если формально, то он не мой друг, нас свели кошки, длинная история, которая закончилась пятью швами, вот шрам, если ты не веришь. После той встречи он пропал почти на месяц. Декан сказал, что уехал за границу к своему отцу в… Я на самом деле не знаю куда, он мне не писал оттуда, и даже когда вернулся, не сообщил мне об этом. В общем, я не думаю, что знаю о нем достаточно, чтобы помочь тебе посоветовать мне, какую книгу купить ему. Я могу сказать тебе, например, что книгу «Маленький принц» он презирает. Однажды сказал мне, что был бы счастлив, если бы Пилот грохнулся на своем самолете прямо на Принца и оба сгорели бы вместе с розой. Ему вообще нравится, когда вещи горят. Хочешь немного доморощенного психоанализа? Он сжигает вещи, которые любит больше всего, чтобы не привязываться к ним. Одно время я надеялась, что он сожжет и меня. Пусть извращенное, но признание в любви… Стоп! Ты продавец книг или следователь? Куда ты суешь свой нос?”
– Нет, спасибо, – шепчет она, оглядываясь на книжные полки.
Внезапно глаза утыкаются в белое на черном имя: Антигона. Антигона?! Как будто тут знают, что в классе, где ее прямо сейчас изучают, Габриэлы нет.
Дилемма Антигоны – выбор между писаным законом и законом сердца; а что бы выбрали вы?
“Послушай меня внимательно, маленькая гречанка, у меня сейчас нет ну ни капли сил на твои моральные дилеммы. Поверь, у меня достаточно собственных. Так что пока”. Огрубевшей подушечкой пальца, способного извлечь чистейшее вибрато, она давит на корешок Антигоны, и книга проваливается между двумя другими в бездну полки.
“Если бы мое тело лежало посреди площади Рабина, – думает Габриэла, – окруженное вооруженной охраной, а надо мной кружили бы грифы, попробовал бы Йонатан похоронить меня? Хотя, если вдуматься, разве это не то, что случилось?”
Габриэла проходит вглубь старого книжного магазина и выглядывает во двор – потайной уголок с красной плиткой на полу и вымирающими томами по единой символической цене. Между круглыми столиками одинокое дерево, его ствол слаб, но упрям, а ветви воздеты в отчаянной мольбе к серому небу.
– Извините, мы не обслуживаем сейчас на улице, вот-вот пойдет дождь, – сообщает официантка-синоптик.
Габриэла не против – она слишком далеко отошла от виолончели. Она возвращается внутрь и проваливается в старое рваное кресло.
Она надувает щеки и задерживает дыхание, пока шея и лицо не багровеют. Потом зевает и растворяется в окружающем: в книгах, коврах, абажуре в цветочек, в афише независимого театра на двери туалета и даже в подстриженной бородке хипстера, который напыщенно колотит по клавишам своего макбука. Габриэла догадывается: наверняка сценарий сериала, который она никогда не посмотрит.
Какое-то время она так и сидит, пока тревога не поднимается откуда-то изнутри, точно морская болезнь. Будто ее органы отцепились от канатов вен и артерий и пустились в бурный круиз по телу. Чтобы вернуть равновесие, она находит глазами виолончель. Техника, которой ее научила в детстве мама, когда она не могла устоять на одной ноге. Такое когнитивное мошенничество, призванное сбить с толку бушующий мозг, – выбираешь объект в пространстве, цепляешься за него взглядом, мозг думает, что ты действительно держишься, и тогда ты не теряешь равновесие. Кажется, после того успешного урока мать не научила ее ничему, даже твердо стоять на своих двоих. Или Габриэле просто больше не удается обманывать свой мозг.
Когда официантка подходит к ней, Габриэла выпаливает, не глядя в меню:
– Травяной сбор и шош. Спасибо.
Травяной сбор содержит майоран, шалфей, лепестки роз и мяту, а шош – это просто сокращенно шоколадный шарик.
– Потрясающе, – оценивает заказ официантка.
Хорошая ты девочка, Габриэла, чай и шоколадный шарик. Молодец – не кофе, не антидепрессанты, не сигарету. Хотя кого она обманывает? Из всего этого она пробовала разве что сигарету. Самокрутку Йонатана. Пробовала прямо тут – во дворе “Принца”.
* * *
Ты что, Габриэла, думала, войдешь сюда и не вспомнишь? Ведь для этого ты и пришла, именно для этого, потому что трагедия-то твоя известна – она в том, что у тебя самой никакой трагедии нет. Ты не Антигона, ты второстепенный персонаж, тот, у которого нет одноименной пьесы, потому что если бы таковая имелась, то была бы смертельной скукотищей. Нет, не смертельной, просто скукотищей. Так что пей травяной чай, жуй шоколадный шарик, и то и другое будет на вкус как самокрутка.
И рот Габриэлы, вопреки любой логике, действительно наполняется дымом. Она стискивает зубы, плотно сжимает губы, но, несмотря на все ее старания, две белые струйки дыма вырываются из ноздрей.
* * *
Был ранний вечер. Йонатан, как обычно в наушниках, сидел возле одинокого дерева во дворе “Принца”. На круглом столе перед ним стояли кружка с травяным сбором и блюдце с шоколадным шариком, лежала пачка табака с фотографией гнилых зубов и пепельница, полная окурков. Он сосредоточенно облизывал край папиросной бумаги.
Габриэла подошла к его столу.
– Ты вернулся, – констатировала она очевидное, вместо того чтобы спросить, куда, черт возьми, он исчезал на целый месяц.
– О! –
