Отвлекаясь - Федерика Де Паолис
– Беру вот эти!
– Да не надо… – улыбнулась Виола.
– Просто чудо, глаз не оторвать! Надеюсь, синьора может вышить на них инициалы? – заявила она, доставая деньги, и повернулась к Виоле: – Вы уже выбрали имена?
– Элиа и София.
Голову, словно лезвие ножа, пронзила еще одна молния, как будто в затылок воткнулось острие шпаги. Виола прижала два пальца к впадинке под шеей и почувствовала, как сердце мучительно колотится, готовое взорваться в горле, в груди. Она потрогала свой живот.
Элиа и София.
У нее в мозгу зазвучал голос Ивана, но слова изменились: «“Представляешь, мы ждем близнецов!” Мне кажется, за всю свою жизнь я ни разу не видел его таким счастливым!» Да, так он и сказал, и имел в виду не знак зодиака, а двойняшек. Виола тяжело оперлась о стол, снова уставилась на статью, пытаясь найти связь между предметами и существами, изображенными на гравюре.
Ангел, собака.
Посмотрела на экран компьютера, услышала голос своего врача, молодой испанки, сообщившей ей о беременности. Виола не помнила ни ее лица, ни фигуры, ни цвета волос и глаз, даже ее слов она не помнила – только затопившее ее удивительное чувство. Двое. Близнецы. Разнояйцовые.
«Двое – это многовато…» Такой была ее первая реакция на эту новость. Она так и сказала? Или только подумала? Ей хотелось плакать, но не получалось: она чувствовала холод в ступнях, руках, в голове. Она вздрогнула, по телу пробежал легкий озноб. Она прижала к глазам сжатые кулаки, попыталась вернуться в тот день, когда произошел несчастный случай: они были на базаре, ярко светило солнце, она поддерживала руками свой живот… память надломилась.
Где ее дочь?
Паоло никогда о ней не упоминал. Как будто ее никогда и не было. Дора тоже ни разу ничего о ней не сказала. Они правда ни разу не говорили с ней о Софии? И Амати тоже о ней ни словом не обмолвился. Он мало говорил, больше слушал, бурчал что-то себе под нос, на чем-то заострял внимание. Говорил с ней, используя ее слова. «Похоже, вы готовы позволить Доре уйти», – сказал он на последнем сеансе. Произнес целую фразу. Что он имел в виду? Указал на то, что Виола постоянно нуждается в Доре, испытывает зависимость от нее и постоянно сравнивает себя с ней? Почему она так прочно с ней связана? Почему она потеряла свою девочку? Что произошло? Виола часто говорила с Амати о том, что ей не удается отдалиться от Доры, несмотря на то, что та создает почву для раздора между ней и Паоло, однако психотерапевт никак это не прокомментировал. Впрочем, Паоло больше не возмущался, не спорил, не сердился. В тех редких случаях, когда она сообщала ему, что встречалась с Дорой, он плакал. Тайком, тихонько, закрывшись в ванной. Она так ему и не сказала, что Дора бывала у них дома после несчастного случая. Она укладывала Элиа на грудь Виолы – кожа к коже. Она говорила, что дети нуждаются в тактильном контакте, учила ее надевать подгузник, вместе с ней в первый раз купала ребенка в специальной ванночке, купленной на Амазоне. «Доверяй своей интуиции, мать знает все». После рождения Элиа ее слова зазвучали совсем иначе, Виоле было необходимо расставить другие акценты, все повторить и усвоить. С малышом на руках она на все смотрела по-новому. Дора сопровождала Виолу, когда та выходила на улицу сначала с коляской-люлькой, потом с прогулочной, когда она отправлялась в парк. Они встречались в музее. И никогда не созванивались. Дора вытаскивала ее из дома, заставляла вылезать из берлоги. Женщины. Любовь. Телепатия. Взаимосвязь. Почему они никогда не говорили о Софии? Это немыслимо.
Никому не хватило смелости сказать ей правду. Никому. Даже Доре. Дора промолчала. А ведь она могла во время массажа высвободить ее чувства, поглаживая и разминая, надавливая на разные точки – указательным пальцем на диафрагму или на копчик, ладонью на лобок, – чтобы помочь ей расслабиться. Дора слушала, как Виола плачет, призывала ее выплеснуть наружу свои эмоции. Она утверждала, что вредно держать все в себе: «Откройся, страдай, дыши».
Виола почувствовала, что ее сковал антарктический, полярный холод, от которого стучали зубы. Она встала, взяла с дивана шарф Паоло, поискала свитер или плед. Подошла к батарее и прижалась к ней ягодицами, заложив руки за спину. И опять, словно одержимая, стала внимательно рассматривать картинку в помятой газете на краю стола.
Колокол, ангел, собака…
Зазвонил церковный колокол. Дора посмотрела на часы и решительно проговорила:
– Надо идти, у меня прием в центре через сорок минут.
Виола засомневалась, за этот час, проведенный с Дорой, настроение у нее изменилось, недавняя ссора с Паоло представлялась уже не такой ужасной, она снова подумала о грубых взаимных нападках, о приступах гнева, который овладевал ею (ими обоими), о том, что все неимоверно усложнится, если она уйдет из дома, и вообще, что будет, если у нее вдруг отойдут воды.
– Дора…
– Что?
Виола держала в руках ее подарок, такой теплый, удивительно теплый.
– Может, мне лучше вернуться?
Подруга положила руку ей на плечо, кивнула, сделала знак Токио, что пора иди. Они пошли в обратном направлении, в сторону дома.
– Ты злишься? – спросила ее Виола.
– С чего это? Я купила две чудесные скатерти, нашла собаку… повидалась с тобой. Пойдем, я тебя провожу.
– Нет, иди, я справлюсь сама.
– Шутишь, что ли? У тебя же рюкзак. Я тебя провожу.
– Ну ладно.
Базар остался позади, они вышли на тротуар, Токио не отставал и послушно бежал за ними по пятам. Дора взяла Виолу за руку. Сделала это осторожно, когда они оказались вдали от толпы: в этом простом жесте было нечто двусмысленное, нечто интимное, не предназначенное для людских глаз. Итак, они крепко, до самых костяшек переплели пальцы и отправились в обратный путь по шумной улице, спокойные, размякшие от тепла, молчаливые.
Они подошли к перекрестку, когда светофор горел желтым, и остановились. В воздухе раздался вой полицейской сирены. Виола вздрогнула от неожиданности и поднесла руку к груди; Дора рассмеялась, а Токио в ужасе отскочил назад, сделал стремительный пируэт и вихрем вынесся на середину улицы, прямо под колеса мчавшегося к перекрестку мопеда.
– Нет! – закричала Дора и,
