Отвлекаясь - Федерика Де Паолис
От резкой боли зрение Виолы затуманилось, острые клинки, вонзившиеся в виски, встретились в центре головы. Хотя она сидела, от головокружения ноги сделались ватными.
Она услышала, как в комнату вошел Паоло, и улыбнулась ему.
– Неаполитанскую или «маргариту»?
– «Маргариту».
Паоло быстро закрыл дверь.
К головной боли прибавилась легкая тошнота, но она, вероятно, появилась потому, что Виола весь день ничего не ела. Она закрыла глаза, снова открыла, помассировала голову с обеих сторон. Она хотела снова спросить его, он ли читал эту статью. Несмотря на то, что уже спрашивала. Она знала ответ. Тогда кто же ее читал? Она сама? Может, и так. Может.
Ангел…
Она отодвинулась от экрана, отъехала от стола в офисном кресле на колесиках, в котором сидела. Переплела пальцы до самых костяшек, как делали они с Дорой, посмотрела на свои руки. Ей хотелось спать. Она поднялась и собралась пойти в ванную.
Идя по коридору, она слышала, как Паоло заказывал пиццу. Закрыла за собой дверь. Ей нужно было принять что-нибудь от головной боли. Она спустила трусы и посмотрела на шрам от кесарева. На тоненький валик сливового цвета. Разрез был длинным, он ее уже не беспокоил, кроме тех дней, когда менялась погода. Надо было мазать рубец кремами, чтобы он лучше заживал, или маслом, но она этого никогда не делала. Кесарево стало одним из самых значительных приобретений после несчастного случая.
Сколько она готовилась к естественным родам! Сколько обсуждала их с Дорой! Она хотела рожать стоя, только стоя. «Схватки в десять раз эффективнее, если роженица стоит на ногах». Дора заставила ее купить надувной массажный мяч, огромный резиновый мяч, на котором ей нужно было сидеть во время родов, покачиваться, вращать бедрами, чтобы способствовать изгнанию плода. Дора пошла вместе с ней в спортивный супермаркет за неделю до инцидента. Мяч продавался в отделе инвентаря, его можно было использовать также для пилатеса, делая упражнения для спины и брюшного пресса. Они выбрали красный мяч. Куда он подевался?
Она помочилась, встала и натянула трусы, раздумывая, принимать ли душ. Она устала и боялась, что теплая вода отнимет у нее последние силы. Вышла из ванной и отправилась на кухню; ее сын сидел на высоком детском стульчике и играл с нанизанными на веревку шариками, а Паоло начал накрывать на стол, постелил скатерть (они никогда этого не делали), расставил тарелки, разложил приборы. Принес бумажные салфетки. Включил обогреватель: это помещение было самым холодным в квартире, стекло изнутри запотело. В окно стучалась темнота. У нее возникло ощущение, будто она – переводная картинка, отклеенная и помещенная в рамку. Она поискала глазами свое отражение в стекле, и ей показалось, что она увидела Дору. Она испуганно прищурилась и узнала себя. Голову заполнил страх, но с телом ничего не произошло, оно не выделило ни капли адреналина. С тех пор как она принимала стабилизаторы настроения и бензодиазепин, ее эмоции дремали.
– Ты не стала принимать душ? – спросил Паоло.
– Нет.
– Почему?
– Не знаю, боюсь впасть в каталепсию.
– Как твоя голова?
– Лучше, я приняла лекарство.
Она соврала. Зачем? Нет никакой причины врать по такому глупому поводу. Бессмысленно. Ложь как будто превратилась в бессознательный рефлекс. В импульс. В защитную реакцию. Она поставила чайник.
– Я приготовлю чай. Тебе тоже заварить?
– Нет, я выпью пива, – ответил Паоло, открыл холодильник, вытащил бутылку пива и захлопнул дверцу.
Она остановилась и замерла у плиты: от горелки поднималось тепло, в кастрюльке покрылась рябью закипающая вода. Холодильник включился и заревел, как обычно. Как и в то утро. Утро того дня, когда произошел несчастный случай. И ссора. Он ушел на работу, а она позвонила Доре. Виола открыла рот и спросила:
– Паоло, ты помнишь?..
Голову снова пронзила острая боль, раздался оглушительный щелчок, и она оперлась обеими руками на столешницу.
– Что? – отозвался он, гладя Элиа по голове.
– Ничего, – проговорила она.
Попыталась восстановить равновесие, но у нее заколотилось сердце. Тахикардия. Аритмия. Тахиаритмия. Голова и сердце были заодно.
– Я выйду на минутку, – сказала она и направилась к двери – не хотела, чтобы Элиа видел ее в таком странном состоянии. С порога добавила: – Паоло, извини, мне нужно немного полежать.
– Не беспокойся.
Виола старалась держаться, но как только вышла из кухни, оперлась о стену и побрела вдоль нее в сторону кабинета. Кое-как доползла. Открыла дверь и села. Положила руки на газету ладонями вверх. Ангел. Она закрыла глаза, потом открыла, заметила сломанный карандаш в прозрачном стакане, поискала на столе точилку, открыла первый ящик, второй, пошарила в них и остановилась. Что она делает? Снова эта несосредоточенность. Вот как, оказывается, это происходит: первая попавшаяся деталь отвлекает ее от того, что она делала, о чем думала. Ее внимание неустойчиво, как у ребенка. Она путается в себе самой, устает, засыпает. Виола закрыла ящик и попыталась вернуться в тот день. Дора сказала ей, что приедет. Да, так и есть. Виола прошептала ее имя один раз, второй, третий, седьмой…
Она ждала ее, складывая вещи в коробки. Она собиралась позже их забрать. Сложила в рюкзак пижамы, зубную щетку, майки, трусы, один свитер, домашние тапочки и надувной мяч, красный массажный мяч. Может… До предполагаемой даты родов оставалось двадцать дней. Виола растянулась на кровати, заплакала. Она лежала на боку, подпиравшая легкие диафрагма не давала свободно дышать, живот был необъятным, матка опустилась и постоянно давила на мочевой пузырь, на прямую кишку. Память затуманилась. Наверное, она встала. А потом спустилась вниз? Или осталась ждать?
Зазвонил домофон. Разорвав пространство надвое. Она услышала голос Паоло:
– Иду.
Шаги приблизились к двери в кабинет, дверь открылась, и Паоло спросил:
– Тебе сюда принести пиццу?
Она сжала пальцы, лежавшие на газетной странице, статья сморщилась под дрожащими ладонями. Ангел съежился.
– Нет, у меня мигрень, меня тошнит.
– Тогда ложись и отдыхай. А я там поем, ладно?
Она кивнула. Подождала, пока он
