Индекс Франка - Иван Панкратов
В конце концов, Потехин аккуратно взял её и две других, не пригодившихся Виктору и не пробудивших в нём никаких эмоций и воспоминаний, вложил обратно в папку и сказал:
— Вы ничего не хотите сказать?
Виктор поднял на него глаза и покачал головой — но не отрицая возможность каких-либо пояснений, а скорее давая понять, что ему есть что сказать, но он очень и очень удивлён.
— При имени Лары Крофт ничего не стрельнуло, — смог произнести он, когда поборол этот ступор. — Мало ли кто как себя в интернете называет. Договор с Ростелекомом — это единственное, о чем я не вспомнил при разводе…
— Да, очень неожиданно было узнать, что на форуме Русмедсервера с Вадимом Беляковым беседовала Лариса Константиновна Платонова, — Потехин почувствовал, что Виктор хочет немного помолчать, чтобы собраться с мыслями, и вставил своё слово. — Мне кажется, что не только её, но и вас что-то связывает с Верой Михайловной Русенцовой. Я не ошибаюсь?
Платонов вздохнул и спросил:
— Вы что-нибудь ещё узнали? Или теперь нужно, чтобы я рассказывал?
— У меня пока всё, если быть до конца честным, — ответил лейтенант. — Я, конечно, стараюсь никогда не говорить всей правды и не раскрывать карты, но здесь и сейчас говорю, как есть. Я в тупике. Мне не понятна природа того, что могло связывать Белякова, вас, вашу бывшую жену и Русенцову.
— Я бы не стал включать сюда Белякова, — скептически сказал Платонов. — Мне тоже его роль непонятна. Но вот этот треугольник — я, Лариса и Вера Михайловна, — он существовал уже давно. И мне казалось, что в какой-то момент он перестал существовать. По крайней мере, для меня точно. Да и для Ларисы, пожалуй, тоже. Но она зачем-то решила его возродить, не ставя меня в известность.
Виктор прикусил губу, размышляя о причинах, заставивших Ларису разыскивать Русенцову. Он и в работе, и в жизни старался использовать академический подход, идя от простого к сложному — так что в отношении Ларисы Платоновой ему было всё предельно ясно. Но он боялся признаться себе в этом и молчал, потирая виски кончиками пальцев, не в силах заговорить с Потехиным о том, что случилось в его жизни восемь лет назад.
Лейтенант смотрел на него с нескрываемым интересом. Виктор не смог долго выдерживать этот живой любопытный взгляд и отвёл глаза.
Говорить ему не хотелось. Не потому, что он боялся каким-то образом подставить себя или Ларису — просто это тема, о которой говорить было не принято. Молчание помогало ему жить — но оно не означало, что Виктор забыл, нет. Оно просто не давало прорваться плотине воспоминаний…
В дверь постучали. Платонов увидел заглядывающую к ним санитарку.
— Там «Скорая», — сказала она, оглядываясь назад. — Какая-то странная. Пациент вас просит выйти на улицу. Говорит, заходить не будет, пока вы не выйдете.
Она помолчала, потом вошла внутрь, закрыла дверь и тихо сказала:
— Но я бы лучше не выходила.
Потехин встал и сделал к ней пару шагов:
— Это ещё почему?
Санитарка пожала плечами, не ответив на вопрос, но потом всё-таки произнесла:
— Наши пациенты после ожогов вокруг машины не бегают.
Она посмотрела на Потехина так, словно удивлялась, как можно это не понимать, а потом вышла.
— Я её полгода Таней звал, — сказал Платонов, когда за ней закрылась дверь. — А она Олей оказалась. И ведь всё равно приходила, когда звал. То цветы полить в ординаторской, то мусор вынести.
Он сам не понимал, зачем говорит это Потехину, хотя ответ был максимально прост — ему не хотелось выходить. Платонов чувствовал, что там, на улице, происходит сейчас что-то ничуть не менее странное и неожиданное, чем фотография Ларисы, появившаяся в руках лейтенанта во время обсуждения Вадима и смерти Русенцовой.
Перед тем, как направиться за санитаркой, Виктор выглянул в окно, что выходило практически на пандус, и увидел стоящую рядом с жёлтым микроавтобусом «Скорой» Полину. Непонятно было, куда она смотрит, но что-то в её позе не понравилось Платонову — Кравец медленно отступала назад, в сторону угла корпуса ожогового отделения. В одной руке она сжимала фонендоскоп, в другой телефон.
До ушей Платонова донёсся крик, приглушенный пластиковым окном — ни слова было не разобрать. Он увидел, как Полина вздрогнула и замерла — и этот её испуг, эта поза оловянного солдатика с руками по швам вывели его из себя. Он рванул дверь палаты, потом уже в коридоре, царапая пальцы, щёлкнул магнитным замком и оказался на пандусе. В спину ткнулся Потехин, выскочивший следом.
Виктор успел увидеть только испуганные глаза Полины, жёлтое пятно машины и какого-то человека возле кислородной площадки.
Потехин крикнул: «Стой!», рванул Виктора за плечо так, что пуговицы на халате полетели в стороны, и швырнул его себе за спину в проём двери. Последнее, что увидел Платонов, больно ударившись плечом — как лейтенант тянет пистолет из заплечной кобуры.
(я всё сделаю чтобы вы запомнили)
Крик, выстрел, вспышка.
Волна. Удар. Темнота…
10
Платонов долго не мог себя заставить войти в реанимацию. Остановился у поста, посмотрел листы назначений. Увидел на одном из них фамилию «Потехин». Значит, на втором, под ним, должна быть «Кравец».
Его заметили. Санитарка, сидевшая на маленьком диванчике с телефоном в руках, встала, соблюдая субординацию и продолжая коситься в экран. Виктор посмотрел на неё непонимающе, потом сообразил и махнул рукой. Она с облегчением села и уточнила:
— Сейчас нет никого, врачи все в ординаторской.
Платонов сделал ещё несколько шагов, открыл дверь в зал — и замер в проёме, потому что не представлял, что увидит и как ему потом с этим жить. В дальней палате что-то пикнуло несколько раз, он услышал звук, напоминающий сдавленный кашель с шипением и свистом. Там лежал лейтенант.
Рядом с дверью, в ближнем клинитроне, он увидел Полину. Виктору очень хотелось, чтобы она сейчас спала — так и было. Он аккуратно протиснулся в не полностью открытую дверь, осторожно посмотрел в её сторону.
Первое, что он понял сразу — рыжих волос больше не было. Кириллов, непреклонный в своих принципах, убирал у пациентов всё, что могло создавать проблемы при наличии ран на голове и шее. У Полины теперь был очень скромный мальчишеский «ёжик»; через него перекинули повязку, закрывающую почти всю левую половину лица. Дышала она самостоятельно; Платонов бы не хотел видеть у неё трахеостому и тянущиеся к аппарату шланги.
Он медленно обошёл клинитрон со стороны окна, остановился у головы. На тумбочке лежал телефон, рядом с ним упаковка влажных салфеток. От высокой стойки из четырёх инфузоматов к её подключичному катетеру были подключены два. Рядом стояла капельница с «Плазмалитом».
Полина лежала под тонким одеялом; из-под него выглядывала высохшая бурыми пятнами повязка на шее и левом плече. Виктор знал, что там, ниже, под одеялом.
Там не было руки, почти по локоть. Лазарев ампутировал ей предплечье через сорок минут после взрыва, когда Платонов лежал в том боксе, где совсем ещё недавно мирно беседовал с Потехиным.
С Потехиным, который умирал сейчас в десяти метрах от Полины.
Виктор положил руку на резиновый уплотнитель клинитрона и невидящим взглядом смотрел на клетчатый узор одеяла. Противоожоговая кровать очень тихо шумела под Полиной, едва заметно вибрируя. Внезапно на тумбочке зажужжал и медленно пополз телефон. На экране высветилось «Мама».
Полина открыла свободный от повязки правый глаз и посмотрела вверх. Платонов машинально отклонился назад, чтобы не попасть в поле её зрения. Ему до конца было непонятно, зачем он в таком случае здесь, но это было выше его душевных сил — заговорить сейчас с ней.
Глаз закрылся, дыхание выровнялось, но телефон не сдавался. Виктор медленно протянул к нему руку и перевернул экраном вниз. Жужжание прекратилось. Со стороны Потехина снова донёсся сдавленный кашель. Виктор повернулся к нему, прислушался, потом всё-таки подошёл.
Диагноз лейтенанта был ему известен. Надежд особо
