Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Мадам Лубэ тут же поспешила вниз, чтобы принести две чашки травяного чая, которые молодые люди были вынуждены выпить, поддавшись ее уговорам, ибо она уверяла, что на дворе только апрель, и зима еще не закончилась, и весеннее тепло очень коварно, что особенно заметно по вечерам на этом ужасном Монмартре.
Через час они уже сидели в тихом ресторанчике, и Морис рассказывал Анри о череде ничем не примечательных событий, в немалой степени поспособствовавших этой чудесной встрече.
– Всего лишь совпадение. Как уже говорил, я работаю помощником редактора в Paris Illustre и сегодня отправился в нашу типографию с гранками для очередного номера. Проходя через цех литографии в наборный, я случайно обратил внимание на пробный оттиск нового рисунка. Внезапно я увидел в углу подпись «Лотрек» и подумал, что, возможно, это ты… Не поверишь, так быстро я не бегал никогда в жизни! Я ведь был уверен, что ты в Альби, и мне даже никогда в голову не приходило навести справки по твоему старому адресу. Короче, я примчался на бульвар Малезарб, и консьерж сказал, что твоя мать до сих пор живет в той квартире. Я в два счета взлетел на второй этаж, и дверь открыл Жозеф. Твоя мама рассказала мне, где ты живешь, и вот я пришел!
Так, после пятнадцатилетнего отсутствия Морис снова вошел в жизнь Анри. Безо всякого труда между ними снова установились прежние доверительные отношения. Кровные братья провели вместе много вечеров и выходных, предаваясь воспоминаниям, споря, делясь друг с другом самыми сокровенными переживаниями.
– Знаешь, Анри, я раньше тебе не говорил об этом, – признался как-то Морис, – но на протяжении последних двух лет пытался получить работу в картинной галерее. Мне бы хотелось постичь это ремесло и самому продавать картины.
– Продавать картины! – Анри от неожиданности едва не выронил палитру. – Ты хочешь стать торговцем картинами, в то время как всего через несколько лет, возможно, тебе предложат стать редактором одного из крупнейших парижских изданий! Да ты с ума сошел! Ведь это ничем не лучше, чем быть художником! Разве ты еще не понял, что во Франции все только рисуют, а не покупают картины? Зачем им это, когда любой дурак может нарисовать, что ему вздумается, и любоваться собственными шедеврами?
Шла весна 1888 года. Анри был счастлив как никогда. Он, казалось, был доволен решительно всем.
На грядущий год приходилось столетие революции и взятия Бастилии. Отметить эти славные события было решено проведением в Париже грандиозной Всемирной выставки, которыми Париж по праву славился.
И вот посреди пустынного Марсова поля начал расти чудесный город, словно сошедший со страниц сказок «Тысячи и одной ночи», – белокаменные дворцы с лепными карнизами соседствовали здесь с гаремами и мечетями, мощенными мрамором двориками, мозаичными фонтанами, минаретами, хижинами, крытыми пальмовыми листьями, камбоджийскими пагодами, деревнями из джунглей Убанги, тунисскими базарами и алжирскими касбами. Еще недостроенная Эйфелева башня с каждой неделей становилась все выше и стройнее. Множество рабочих суетились у подножия огромной ажурной постройки, стрелой устремленной в небо. Редакторы газет заходились от восторга, говоря о строительстве лишь в превосходной степени и без устали напоминая читателям о том, что башня является самой высокой постройкой в мире, что она выше, чем Флэтайрон-Билдинг в Нью-Йорке, выше купола собора Святого Петра, Обелиска в Вашингтоне и в два раза выше пирамиды Хеопса; что ее фундамент уходит на сорок восемь футов в землю, а для крепежа железных конструкций потребовалось два миллиона четыреста тысяч двадцать шесть заклепок.
Для Монмартра тот год тоже выдался удачным. И вовсе не из-за выставки, к которой он все равно не имел никакого отношения, а просто потому, что была весна, и жандармы закрывали глаза на очень многое, и в кронах каштанов на бульваре Клиши весело щебетали птицы.
Лето было не за горами. На открытой террасе «Нувель» бородатые художники лениво попивали абсент, обмахиваясь широкополыми шляпами. Целые семьи обедали на маленьких балкончиках своих квартир и заводили оживленные разговоры с соседями через улицу. На улице Коленкур прачки устало вытирали пот со лба. Кучеры мирно дремали на козлах, держа провисшие вожжи в безвольной руке, в то время как их лошади в нахлобученных на голову соломенных шляпах с прорезями для ушей терпеливо стояли в сточной канаве, отгоняя садившихся на круп мух резкими взмахами хвоста.
Таким был Монмартр летом 1888 года: оазис искреннего гедонизма посреди викторианского мира, веселый островок богемности и беспечного романтизма, почти деревня на окраине Парижа, где на свободных участках земли буйно цвели вишни, влюбленные целовались у всех на виду, а юные прачки лихо танцевали канкан, потому что им просто нравилось его танцевать.
Это был добрый старый Монмартр – вульгарный, не любящий чужаков и очень сентиментальный.
И, увы, он был обречен.
Ангел Смерти уже бродил по улицам Монмартра, но только никто из прохожих не узнавал его, ибо он явился в образе неприметного полноватого господина с редеющими волосами и щеточкой седеющих усов. В пальто из магазина готовой одежды и старомодной шляпе его можно было принять за фермера в городском наряде, бюрократа на пенсии или даже полицейского на отдыхе. Оставаясь никем не замеченным, он неторопливо прогуливался по Ла Бьют, зажав в зубах потухшую недокуренную сигару, время от времени останавливаясь, чтобы задумчиво потереть ладонью подбородок или плюнуть в сточную канаву.
Анри столкнулся с ним лицом к лицу в один из вечеров в «Эли», где заканчивал набросок канкана.
Незнакомец подошел к его столику и учтиво приподнял шляпу.
– Мое имя Зидлер, – представился он. – Шарль Зидлер.
Анри оторвался от работы.
– Приятно познакомиться, месье Зидлер, – отозвался он, возвращаясь к своему рисунку. – А я Тулуз-Лотрек. Может быть, присядете и выпьете глинтвейна?
Незнакомец опустился в кресло.
– Нет, спасибо. Я уже выпил бокал. – На мгновение его морщинистая рука замерла на столе, подобно нерешительному крабу. Он наблюдал за работой Анри. А затем сказал: – Я уже месяц хожу сюда…
– А вы часом не из Эльзаса? – улыбнулся Анри, узнав акцент. – Мой лучший друг раньше жил в Мюлузе. Возможно, вы даже знаете его… Морис Жуаян.
Незнакомец покачал головой:
– Да, я родился в Эльзасе, но не в Мюлузе. Кстати, вряд ли я знаком с вашим другом, если только, конечно, он не из бедняков, каким я был тогда. В
