Страх и наваждения - Елена Семеновна Чижова
Снедаемая любопытством, я приникла к отверстию бойницы.
Крепость покидали два всадника. В первом, закутанном в черный плащ, я без труда узнала суетливого хормейстера, посрамленного нахальной девицей. За ним, след в след, пригнувшись в седле, вцепившись пальцами в конскую гриву, поспешал Сфинкс. Его конь хромал на правую переднюю ногу. По-видимому, он и сам был ранен – я видела, какие, поистине нечеловеческие, усилия ему приходится прикладывать, чтобы удержаться в седле. В отличие от своего куда более удачливого напарника, он не успел или не счел необходимым разжиться каким-никаким, пусть даже рваным, плащом.
Толпа провожает их оглушительным улюлюканьем и свистом.
Одним духом преодолев подъемный мост, всадники останавливаются; не обращая внимания на свист ликующей под защитой крепостной стены публики, они о чем-то совещаются, сблизив головы коней.
Мой взгляд задержался на раненом, чья голова до странности напоминала голову египетской мумии, с которой сняты пелены. Но то ли жрецы, когда пропитывали бинты специальным раствором, сохраняющим лицевые мышцы и ткани, трудились спустя рукава; то ли сам он срывал присохшие тряпки в чрезвычайной спешке, – его голова выглядела ужасающе. Правая ее половина представляла собой совершенно голый череп, составленный из темных, высохших до черноты костей. Левая сохранилась лучше: местами ее покрывали обрывки омертвелой плоти. Соединенные в одном лице, они являли собой этапы посмертного существования – левая иллюстрировала процесс постепенного и неотвратимого разложения; правая – самое смерть.
Стоило мне об этом подумать, как я заметила странное посверкивание, исходившее от Сфинкса; и, приглядевшись, различила круглое стеклышко монокля, вправленное в его правую глазницу. Сверкнув в косых лучах стремительно уходящего за горизонт солнца, его вооруженный взгляд уперся в меня. Всего на мгновение – но мне хватило и такой малости, чтобы понять, вернее, почувствовать: Сфинкс знает обо мне нечто такое, что мне еще только предстоит узнать.
Это была всего лишь догадка, не подкрепленная никакими, даже косвенными доказательствами, – тем удивительней, что она запела звенящим голосом пущенной из лука стрелы и, описав крутую дугу, вонзилась в его костистую спину. Голое тело Сфинкса сотрясла дрожь. Он извернулся – завел слабеющую руку и резким отчаянным движением вырвал застрявшую между лопаток стрелу. Яростные глаза обшаривали крепостную стену. Обнаружив источник пронзившей его боли, Сфинкс бешено оскалился и глухо, по-звериному заворчал. Его глазницы метали молнии – зигзаги электрических стрел расчерчивали раскаленное пространство: зазор между ним и мной.
Я крепко зажмурилась, но не в страхе за свою так и так перечеркнутую жизнь. Какая разница, чем она завершится! Но умереть, исчезнуть, не узнав ктó, а главное – с какой целью демонстрирует мне обрывочные, бессвязные картины этих, по меньшей мере, странных персонажей: Человек в плаще, беглец, напуганный до смерти; Ночной портье, отпрыск единожды рожденного отца; Адвокат, британский подданный, сын матери-индуски, исполнивший ее волю, – они мелькали в моем гаснущем сознании, как страницы чужой распатроненной тетради; как листы, исписанные неразборчивым почерком. Как неразгаданные сны…
Можно только гадать, что меня спасло – слабость, не позволившая моему раненому противнику хорошенько прицелиться, или он, искусный дуэлянт, сыграл на руку судьбе, у которой еще остались на меня свои планы, – но факт остается фактом: не достигнув цели, электрические стрелы попадали в ров – метрах в двадцати от крепостной стены. Сквозь отверстие бойницы я наблюдала, как они, бессильно шипя и посверкивая, гаснут в толще, скорее мертвой, нежели живой воды.
Когда погасла последняя электрическая змейка – только тогда я набралась смелости, чтобы поднять глаза на Сфинкса, кем бы он ни был: моим раненым противником или посланцем моей перечеркнутой судьбы. Казалось, он разочарован. По крайней мере, он смотрел не на меня, а вдаль. Туда, где у самого поворота на асфальтовое шоссе мерцала – словно оплывая в косых лучах равнодушного к земным делам и судьбам, безучастного солнца – фигура его напарника. Неподвижная, точно конная статуя, черт знает как возникшая на скрещении дорог.
Величественное зрелище придало ему сил. Привстав в стременах, он натянул кожаные поводья. Можно было ожидать, что, ни секунды не промедлив, он пустится следом за напарником, – но он отчего-то мешкал, сдерживая нетерпеливо пляшущего под ним коня. Воздушная прослойка, лежавшая между мной и Сфинксом, вибрировала. Набрав в сухие легкие воздуха – воздуха влажного, напоенного электричеством и озоном, Сфинкс свирепо оскалился, щерясь обеими половинами своего впалого, без кожи и мышц, рта. Сверкнуло что-то маленькое и круглое. Пару раз перекувырнувшись в полете, оно упало в мою раскрытую ладонь. Но, вопреки моим ожиданиям, оказалось не моноклем, а монетой, по-видимому, медной; во всяком случае, ее покрывал зеленоватый слой патины. Не знаю, с чего я взяла, что медяшка, лежащая у меня на ладони, не что иное, как обол Харона. Сурового, но подкупного перевозчика в «тот», загробный, мир. Гадая, что сей дар означает, я рассматривала ее с удвоенным вниманием – начисто забыв о дарителе.
Между тем мой враг успел поравняться с конной статуей. Щурясь от закатного солнца, я ожидала, что всадники свернут на шоссе, ведущее в какой-нибудь близлежащий город, однако они избрали иной путь – степью, по бездорожью, куда стремительно катился желто-красный огненный шар, словно прокладывал им дорогу.
Со страхом и замиранием сердца я ждала, что шар вот-вот лопнет; и меня – вместе с крепостью и сторожевой башней – снесет взрывной волной. Не найдя ничего лучшего, я положила впитавшую тепло моей руки медяшку за щеку; и медленно, как во сне, сползла на каменный пол.
Сейчас, когда все давно закончилось, я могу признаться в том, чтó мне тогда приснилось.
Окончание повести о несчастной матери, или Как не стать Марией, если ты – Мария
На что он надеется? Чего от нее хочет? Просыпаясь, Мария обшаривала глазами стены, как будто за ночь на стенах ее комнаты могли возникнуть – словно проступить из-под обоев, точно излишки клейстера, – его моральные наставления.
Сознавая свою зависимость от Таракана, Мария боялась думать о нем непочтительно: Полупрозрачный Господин – так она его теперь называла. И не имело значения, следит ли он за нею или выпустил ненадолго из виду. Так или иначе, Полупрозрачный Господин был здесь. Сегодня ее разбудил звонок. Мария не сразу поняла, откуда он, собственно говоря, доносится. Она спустила с кровати ноги, покрутила тяжелой спросонья головой, а поскольку больше ничего не
