Страх и наваждения - Елена Семеновна Чижова
По счастью, на турбазе работал фельдшерский пункт. Фельдшер, солидный дядечка, похожий на отставного полковника, сделал обезболивающую блокаду; сказал: везите, часа на три хватит. Потом, когда на чьей-то (Мария не помнит чьей) машине ее везли обратно в город (иначе как бы она дошла до станции, с такой-то ногой!), она, мучительно напрягая слух, ловила – сквозь мерный шум мотора – колючие реплики, которыми – делая вид, будто шевелят оснежёнными ветками, – обменивались стоявшие вдоль белых обочин ели: послушалась бы нас, осталась бы цела…
Боль слегка притупилась. Мария незаметно для себя задремала, ее разбудили голоса. Разговаривали двое: мужчина и женщина. В ватном лекарственном тумане она приняла их голоса за ёлочьи – такие же тихие, глухие, колючие.
– Знать бы, где этот чертов травмпункт…
– Проще до больницы. С острой болью обязаны…
– В крайнем случае заплатим…
– Да в любую, которая ближе… наше дело доставить, сдать с рук на руки…
Боль, пронзившая ее на склоне горы, возвращается. Сидя на кухонной табуретке, как на заднем сиденье чьей-то чужой машины, Мария напряженно вслушивается: голоса вступают по очереди – женский и мужской.
– Нехороший день. Утром, когда собирались, помнишь, я говорила, случится что-то плохое. Ты еще спросил: с кем? Когда ее несли, я увидела, подумала: значит, с ней. Стыдно сказать, обрадовалась.
– В смысле, что не с нами?
– Наверное. Не знаю. Скользкая дорога, боялась, что впилимся. А еще эти ели…
– Ели-то при чем?
– Стоят, качают ветками, перешептываются.
– Слушай, не нагнетай, а то и вправду впилимся. Ну, упала и упала, с кем не бывает…
– Нет, ты не понимаешь. Помнишь, я еще сказала, давай не поедем…
– Не помню. Ладно, сказала. И что?
– Только не смейся… Знаешь, о чем я думаю… Упала она, а должна была я. В последний момент они переиграли.
– Они – это кто!?
– Да говорю же: ели. Подумали и выбрали ее…
Два голоса, женский и мужской, водитель и его жена или подруга – и опять, как тогда, на черно-белой дороге, ни имен, ни лиц; и голова как в тумане, – Мария думает: куда ее везут? Вечером спектакль, главная роль, которую она тáк ждала, готовилась все эти годы, она думает, опоздаю, снимут с роли; голова не в тумане, а в огне. Огонь это ничего, она справится, возьмет себя в руки, фельдшер, похожий на полковника, сделал ей укол, лекарственную блокаду, обещал: часа на три хватит, если соблюдать осторожность, лишний раз не наступать на больную ногу. Мария встает с табуретки, стараясь не хромать, идет в большую комнату; порывшись в одежном шкафу, натягивает спортивные брюки, надевает теплую футболку и длинный вязаный свитер: если Полупрозрачный Господин ее видит, пусть думает, будто она собирается в травмпункт или в больницу; вот именно, в больницу. Она вызовет такси, нарочно скажет водителю, чтобы сделал крюк, свернул на Литейный; надо заехать, отвезти передачу, если он спросит: кому? – она ответит: матери. Сперва в больницу, а потом в театр.
– О, так вы, оказывается, актриса?
– Между прочим, знаменитая. Даже странно, что вы меня не узнали.
– Простите, я редко бываю в театре, можно сказать, совсем не бываю. Длинные смены, придешь домой, включишь телевизор, новости посмотришь – и спать. А вы в телевизоре снимаетесь?
– Разумеется, когда берут интервью.
– Устаете?
– Устаю, но что поделаешь. Интервью – неотъемлемая часть актерской профессии, у зрителей копятся вопросы.
– А про что обычно спрашивают?
– Ох, про что только не спрашивают… Извините, мне трудно разговаривать, я ужасно устала.
В боковом стекле машины, как в рамке, пустой больничный двор; желтое здание с белыми колоннами – привычная желтизна размыта светом уличных фонарей.
Однажды ей попалась старинная фотография. Двор Мариинской больницы, посреди двора памятник: лысоватый человек в военной форме, украшенной массивными эполетами. У подножия постамента собралась публика: дамы в нарядных платьях; солидные господа – в орденах и орденских лентах. Особняком выстроились сестры милосердия. Белоснежные фартуки на бретелях; головные уборы, похожие на пелерины. У всех, представленных на фото, напряженные лица. Кто-то, она уже не помнит кто, объяснил: оказывается, все дело в выдержке. Перед Первой мировой фотографическая съемка требовала времени. Это сейчас – щелкнул, и готово.
Я вижу.
Такси подъезжает к служебному входу. Расплатившись с на диво предупредительным водителем, Мария выходит из машины. Теперь, когда ее выбрали, назначили на главную роль – вместо скоропалительно уехавшей Надежды, – ей следует являться заранее, минимум за час-полтора: побыть одной, посидеть в тиши гримерки (с этой точки зрения отъезд подруги более чем кстати, Надежда ужасная болтушка). От того, как она сыграет, зависит будущее спектакля. Она думает: мое, мое будущее.
Из полумрака фойе, где развешены портреты ее великих предшественников, доносятся тихие, еле слышные голоса – слов не разобрать, но Мария не сомневается, ее предшественники желают ей успеха – кто как не они! Успех, который они в свое время испытали, даровал им бессмертие. Жизнь после жизни…
Она идет, едва заметно прихрамывая. На доске, справа от директорской двери, трехзначное число: последняя цифра накренилась, Мария думает: надо бы поправить. Или уже не надо? Прежняя жизнь закончилась; у той, что начнется после сегодняшнего спектакля, будет новый счет дней… Мария останавливается у двери в гримерку. Перед тем как войти, она оборачивается – больше по привычке: невозможно себе представить, чтобы Полупрозрачный Господин проник в театр; его власть заканчивается на пороге ее квартиры, сюда его попросту не пустят, потребуют предъявить пропуск, если не пропуск, тогда билет.
Раскладывая на старой, видавшей виды столешнице разноцветные коробочки с гримом, она думает: ах, как ловко мы его обманули – она и этот удивительно заботливый, деликатный водитель. Жаль, не спросила его имени и фамилии, написала бы благодарность, водителю было бы приятно; не всякому выпадает такое счастье – благодарность знаменитой актрисы; через много лет, состарившись, он будет рассказывать внукам… А все же – Мария невнимательно перебирает кисточки со следами засохшего грима, – что предпримет Полупрозрачный Господин, когда обнаружит, что его безраздельная власть над нею кончилась… Наверняка придет в ярость, будет ползать по квартире, тыкаться
