Страх и наваждения - Елена Семеновна Чижова
Вероятно, он прав. Дело не в мотивации, а во мне: в этом странном, искаженном пространстве я испытываю затруднения с подбором слов.
Между тем наш ученый коллега продолжает.
– В религиозной практике существует понятие: умное делание. Пусть ваша героиня заглянет в свое истерзанное сердце… Быть может, ей захочется доказать себе и миру, что она есть. Не дочь своей матери, не жена непутевого мужа, не мать единственного сына, оставившего ее ради спятившей бабки. Ни то, ни другое, ни третье, а – она! Самость – свойство зрелой личности!
– Мой муж – интеллектуал! – Его супруга вздыхает восхищенно.
Пресекая неуместные восторги, он кокетливо отмахивается:
– Ах, оставь!
– К тому же воплощенная скромность! Другой бы на его месте… – она смотрит по сторонам, словно надеется найти среди присутствующих кого-нибудь другого, кто мог бы оказаться на его месте: заведомо обреченные поиски, которые он останавливает нарочито строгим взглядом:
– Прошу тебя, дорогая! Речь не обо мне, а о будущем нашей бедной, нашей вконец истерзанной родины!
Его громкое политическое заявление не встречает должной ответной реакции со стороны пассажиров, участников «русской» панели. Кто-то, по обыкновению, дремлет; кто-то вяло перешептывается. Впрочем, есть и такие, кто позволяет себе насмешливые реплики, суть которых сводится к извечному русскому вопросу: «А ты кто такой?»
Игнорируя враждебные выпады, он смотрит на меня испытующе.
– Вам знакома евангельская притча о Марфе и Марии? Обозначив свою политическую позицию, ваша героиня преодолеет извечное притяжение земной истории и станет Марией…
– Но она и так Мария!
Если он и обижен, то самую чуточку.
– А вот тут вы ошибаетесь! Истинной Марией! Марией, которая видит дальше своего носа!
Его нос похож на плохо пропеченную картошку – я глотаю готовый вырваться смешок: негоже смеяться над человеком на том сомнительном основании, что Создатель, наделивший его талантом проповедника, не удосужился хорошенечко пропечь его нос.
– Надеюсь, вы позволите вставить в ваш ученый спор свои пять копеек?
В просвете между кресел я вижу чью-то морщинистую руку – на открытой ладони лежит пятачок. Самый обыкновенный, какие мы использовали в прежние годы, проходя через турникеты метро.
Я бросаю взгляд на докладчика: как он посмотрит на такую несвоевременную инициативу неизвестного выскочки, чья фамилия не значится на листе выступающих?
– Разумеется, – тот милостиво кивает. – У нас свободная дискуссия, в ходе которой каждый – я подчеркиваю, каждый! – имеет право высказать свое мнение. Пусть даже самое нелепое и некомпетентное. Будьте уверены, – он перехватывает микрофон в левую руку; указательным пальцем правой обводит аудиторию, словно описывает магический круг, – мы ценим любое ваше мнение.
Казалось бы, после такого, прямо скажем, неделикатного вступления владелец пятачка должен замолчать и обидеться. Ничуть не бывало!
– Если я правильно вас услышал, вы изволили затронуть тему истории… А позвольте-ка загадать вам загадку.
Лицо докладчика принимает неопределенное выражение, по которому невозможно сделать вывод о пределах его добросовестности и компетентности.
– Ах, какая прелесть! Обожаю загадки! – Его супруга хлопает в ладоши. Хлопки, усиленные микрофоном, порхают, точно разноцветные бабочки.
Из зала доносятся одобрительные восклицания: просим, просим!
Неугомонный выскочка ждет, когда шум, вызванный его неожиданным предложением, уляжется.
– Предупреждаю, одной загадкой дело не ограничится. Итак, приступим. Что оживляет мертвых и гибнет в старости? – он подбрасывает пятачок на ладони, словно ответ зависит от того, которой стороной монетка упадет.
Основной докладчик решительно поднимает руку.
– Ответ готов. Память – вот что это такое.
– Браво! Браво! – модератор рукоплещет. Аудитория поддерживает ее неохотно. Все ждут второй загадки.
– Ну что ж, с первой вы справились. Посмотрим, как вы справитесь со второй. Каково подлетное время до Москвы?
– Но позвольте! – тот, к кому он обращается, явно недоволен. – Почему до Москвы? Большинство присутствующих – коренные петербуржцы. Некоторые, к примеру я, в четвертом поколении.
Из заднего ряда доносятся крики:
– Подумаешь, в четвертом! А я вот, например, в первом – и что?
– Друзья! – растопыренная ладонь докладчика означает готовность пойти на попятный. – Боюсь, меня неправильно поняли…
Его прерывает все тот же крикливый голос:
– Правильно – неправильно! Давай, отвечай!
Он нервно приглаживает залысины.
– Скажем, перелетные птицы…
– Кончай увиливать! – голос не унимается. – Каждому младенцу известно: перелетные птицы не летают в Москву.
– Что значит, не летают?! – докладчик опешил.
– А то и значит! Перелетные птицы летают… – крикливый привстает с кресла, беспокойным взглядом обводит притихших участников. – Они летают… Ну же! Ну!
Аудитория, застигнутая врасплох, безмолвствует. Общее молчание приводит его в ярость.
– В Африку! В Африку! – он кричит и топает ногами. Запевает неожиданно глубоким грудным голосом: – Летят они в жаркие страны, а я остаюся с тобой, а я остаюся с тобою, родная навеки страна…
Пассажиры облегченно подхватывают:
– Не нужно мне солнце чужое и Африка мне не нужна!
– Продолжаем, продолжаем! – изображая хормейстера, он размахивает руками. На мой вкус, излишне суетливо. – С третьего такта. И!
– Немало я стран перевидел, шагая с винтовкой в руке…
– Стоп! – Хор, как по команде, смолкает. – Кто сказал про винтовку?!
Он идет по проходу, вглядываясь в лица участников.
– Вы? – тычет в полную тетку. – Или вы?
– Я… как все. – Парень, похожий на студента-айтишника, явно напуган.
– Гляди мне! – тот грозит ему пальцем. – Нет никаких винтовок. Зарубите себе на носу, это – фейк, который распространяют наши заклятые недруги. – Правильно говорю? – он останавливает взгляд на крашеной девице, словно берет ее на карандаш.
Девица молча чавкает жвачкой.
– Эй! К тебе обращаюсь!
– Дядя, а ты ваще кто? – Девица лениво потягивается.
– Я?! – хормейстер заметно ошарашен. – Я часть той силы, которая вечно хочет…
– Ну хочет, и чё?
– Как это – чё?! – его голос дает петуха. Уверенность, которую он так успешно демонстрировал, сползает, как змеиная кожа. Он набирает в легкие воздуха. – Я часть той силы… – воздух выходит из него с шуршанием, как из первомайского шарика. – Ну?
– Не нукай, не запряг, – девица достает изо рта жвачку, ищет, куда бы прилепить.
– Которая вечно хочет…
– Отвянь, чё примотался! – стрельнув в него нахальными глазками, девица отщелкивает ремень безопасности.
– Куда?! – он рявкает.
– Пописать иду.
Он моргает растерянно.
– А… между прочим, команды «оправиться» не было!
Подманив его наманикюренным пальчиком, девица что-то шепчет ему на ухо. Разворачивается на каблучке. Идет, покачивая узкими мальчишескими бедрами.
Он – ни дать ни взять соляной столб – смотрит ей вслед.
Участники «русской» панели провожают ее восхищенными взглядами.
Девица останавливается.
– Скажи-ка, дядя, отчего у тебя такие волосатые уши?
Он не слышит. Бормочет тихонечко:
– А я чего – я ничего. Оправиться так оправиться. Так бы сразу и сказала. А то взяли манеру, чуть что – грубить…
Модератор решительно берет бразды
