Молот Тора - Юрий Павлович Вяземский
Из Ленинграда поехали в Таллин. Мама пыталась отговорить отца от этой второй поездки. Мама предупредила: «Ты для них захватчик и оккупант. Они даже разговаривать с нами не станут». Отец возразил: «Всякие бывают полетные условия. Но нас учили летать по инструкции». Мама ошиблась: родители Ингрид, впустив их в свою просторную и богато обставленную квартиру, с ними некоторое время разговаривали. Но, во-первых, исключительно по-эстонски. Во-вторых, знакомство состоялось в прихожей, и в гостиную им не предложили войти. В-третьих, произнеся несколько холодных и торжественных фраз, мама Ингрид царственно удалилась по коридору. Композитор же стал напевать какую-то немецкую песенку, затем пожал плечами, виновато улыбнулся и попрощался. Невеста поспешила вывести жениха из своего родового гнезда. Жениху было, разумеется, любопытно, о чем говорила его будущая теща и какую песенку на прощание спел для него тесть. Ингрид не сразу удовлетворила его любопытство. Но жених настаивал, и она объяснила: «Мама объявила, что, если я выйду за тебя замуж, я ей больше не дочь. А папа напел из «Фауста». Там Маргарита поет: «Маму свою усыпила я насмерть. Дочку свою утопила в пруду»… Такой у меня получается перевод».
Выждав положенное время, они поженились. Свадьбу отпраздновали в небе, со своими друзьями взлетев на всех самолетах аэроклуба.
Саша появился на свет в 1977 году и, по его словам, жил в раю и купался в любви. Рай этот сначала размещался в комнате офицерского общежития, затем – в однокомнатной квартирке. Родители обожали друг друга. Они всегда смотрели друг на друга, как смотрят только что беззаветно влюбившиеся люди. Когда они разлучались, мама то и дело заговаривала об отце, а отец – о маме; и тем чаще друг о друге заговаривали, чем продолжительнее была разлука и больше расстояние. Когда мама заболевала, папа готов был поднять по тревоге эскадрилью, чтобы разыскать и привезти в Тапу лучших в мире врачей. Когда же папа бывал нездоров, у мамы поднималась температура – примерно на столько же единиц, как у папы.
Каждый год в годовщину свадьбы папа сажал маму в самолет, и они поднимались в небо.
Кроме Саши других детей у них не было. И, когда их расспрашивали, они отвечали: «Зачем нам кто-то другой, когда у нас есть наш Сашка».
Своего Сашку они нежно любили и воспитывали уважительно. (Так выразился Трулль и объяснил: «Даже когда отец делал мне замечания или мама меня отчитывала, я всегда чувствовал, что они меня любят и меня, маленького, уважают, как взрослого».) Из их педагогических наставлений Саша на всю жизнь запомнил папино «правило Конфуция» и мамину «формулу А=В». «Правило Конфуция» гласило: уважай людей, но прежде всего уважай самого себя. Мамина формула предписывала в общении с другими людьми ставить себя на место другого человека, чтобы своими поступками не причинить ему обиды, огорчения или попросту неудобства.
Сами родители всегда уважительно относились к окружающим, особенно к тем, кто, как говорится, стоял ниже их на социальной лестнице. Они были образцово трудолюбивы, но весело и интересно умели проводить свободное время. Никому не завидовали, никогда не жаловались, всегда были в бодром расположении духа; в трудных и грустных ситуациях – подчеркнуто терпеливы, рассудительны и хладнокровны. Во всем были чистоплотны и аккуратны. Одеты – и на людях, и дома – всегда были со вкусом, соответственно месту и своему положению в обществе. Никто никогда не видел маму в «поехавших» колготках. А у отца обувь всегда была до блеска начищена – не только спереди и с боков, но и на пятках. (Трулль эту деталь насмешливо подчеркнул.)
Мама, когда Саше пришло время идти в школу – она была единственной русской школой в городе – из этой школы ушла. Она стала преподавать физику в другой, эстонской, школе, но отстающим ученикам из русской школы охотно помогала дополнительными занятиями и делала это категорически безвозмездно.
Саша, как он признался, сам себя прекрасно воспитывал, потому что хотел быть похожим на отца и на маму и старался во всем брать с них пример. В школе он с первого класса был отличником. Ему нравилось учиться, память была превосходная, и многому еще до школы его обучила мама. При этом он вовсе не был «ботаником»: он быстро бегал, прекрасно играл в настольный теннис, и лучше его не было вратаря в футбольных воротах. Рано осознав свои преимущества перед другими детьми и следуя маминой «формуле А=В», Саша никогда не выпячивал свои способности и проявлял их лишь по необходимости или, так сказать, по требованию общественности. Да, выиграл районный турнир по пинг-понгу, но лишь тогда, когда его родная команда стала проигрывать и надо было отстоять честь родного города. И многих своих сверстников и учителей убедил в том, что, дескать, никакой особой заслуги Саши Трусова нет в том, что он по всем предметам отличник – «просто память у него замечательная», – или в том, что он лучший в школе спортсмен – «с такой быстротой реакции кто угодно может стать победителем». Он и сам так нередко думал, ничуть не умаляя своего достоинства, потому как ведь так или иначе отличник и чемпион и к тому же «правило Конфуция».
С его фамилией Трусов, казалось бы, можно было ожидать насмешек и прозвищ. Но тех, кто пробовал Сашу обидеть, Сашины друзья быстро ставили на место, иногда так жестко, что Саше приходилось за них вступаться. И после этого они тоже становились его товарищами и сторонниками.
Свое умение не вызывать зависть Саша считал наследственной. Отец его, капитан Трусов, был на лучшем счету в шестьсот пятьдесят шестом истребительном авиационном полку, но не кичился своим мастерством. В полку его ценили и уважали.
Как уже говорилось, капитан Трусов заядлым был рыболовом, пожалуй, самым сноровистым и удачливым среди тапских военных летчиков. В свободное от службы время рыбачили и на реках, и на Чудском озере, и на заливе.
К этому занятию отец и сына своего пристрастил – чуть ли не с трех лет стал брать его на реку Валгейёги. С пяти лет Саша уже сам отправлялся на ближайшее озерцо и часами сидел там с удочкой. С шести лет отец стал знакомить сына с морской рыбалкой.
То были минуты величайшего счастья – не так уж часто Саше удавалось быть наедине с отцом. То были также часы «первой мудрости» (так выразился Трулль). У отца была своего рода философия рыбалки, которая состояла из ряда правил или постулатов. Некоторые
