Бестеневая лампа - Иван Панкратов

(перемен мы ждем перемен)

Когда он поравнялся с ней, то слегка приподнял один наушник, чтобы четко слышать свой голос, и тихо сказал:

— Бумажку уберите с подошвы…

Она повернула к нему голову, и Платонов машинально остановился и понял, что просто не может сделать шаг. Женщина тем временем тоже замерла, прищурилась то ли зло, то ли недоверчиво, оперлась о Платонова рукой и нелепо подняла ногу, чтобы посмотреть на подошву.

— Действительно, — вздохнула она. — Поможете?

И она, не отпуская локоть Платонова, сняла другой рукой туфлю и решительно протянула ее, держа за каблук.

— Я? — более нелепый вопрос было сложно придумать. Он убрал наушники с головы на шею, не выключив звук. Из них тихо, но настойчиво просился на свободу Цой.

— Вроде тут нет больше никого, — оглянулась женщина по сторонам. Действительно, улица была пустынна; все, кому надо было на работу, либо уже дошли, либо еще только собирались.

Платонов взял у нее туфлю; она слегка покачнулась на одной ноге и крепче вцепилась ему в руку. Бумажка с номером отклеилась с первого раза, не оставив следа на подошве. Он протянул туфлю назад и сказал:

— Меня зовут Виктор.

— Инна, — новая знакомая быстро обулась, постучала каблуком по асфальту и улыбнулась. — Нам по пути?..

Им оказалось по пути. Во всех смыслах. Ее салон красоты, где она была хозяйкой, директором и одним из мастеров, находился примерно в километре от госпиталя. За то время, что они шли вместе, Инна рассказала ему о том, что обычно она ездит на машине, но буквально пару дней назад «какая-то блондинка ободрала левое крыло», и поэтому автомобиль сейчас в ремонте. Еще спустя несколько минут он знал, что она не замужем, детей нет, любит активный образ жизни, море, отдых «дикарем» и много еще чего — Инна была в тот день особенно разговорчива.

Платонов потом вспоминал их знакомство и понимал, что она никогда больше не вела себя с ним так легкомысленно, не говорила столько всего о себе. Ему казалось, она почувствовала то же самое, что и он — надо вцепиться в руку в первые же секунды, крепко-крепко, и не отпускать. Он как-то спросил ее об этом дне — мол, как она так сумела откровенничать с совершенно посторонним мужчиной. И получил ответ:

— Такое время сейчас, Витенька. Стремительное. Все надо делать быстро. А уж упустить того, кто смотрел на мои ноги и разглядел этикетку на подошве, было бы глупо.

(…перемен требуют наши сердца…)

Она засмеялась чему-то в книге — негромко, но он услышал. Этот смех вернул его в реальность, он посмотрел на экран компьютера и сосредоточился на работе. Дальше пошло веселей. Примерно через сорок минут он все закончил, принтер выплюнул несколько листов описания смерти Никитина.

Платонов не заметил, что Инна задремала — шум принтера ее разбудил, он встряхнула головой, потянулась.

— Дело сделано? — спросила она.

— Да. Надеюсь, прокурор будет доволен.

— А адвокат? — неожиданно спросила Инна. — У нее ведь будет адвокат.

— Она человека убила. Из ревности. Хладнокровно, — совсем без эмоций прокомментировал Виктор. — В истории болезни адвокату ничего смягчающего не найти, пусть в их личной жизни ковыряется.

Инна пожала плечами.

— А как мальчишка, с которым ты в реанимации возился несколько дней назад? Я помню, тогда ты тоже прокурора упоминал перед моим уходом.

Платонов невесело усмехнулся.

— Мы скоро прокурора чаще мамы вспоминать будем. На каждом совещании командир говорит, по поводу и без: «Все ли мы сделали вот для этого пациента? Не придерется ли прокурор, не будет задавать вопросы? Где у меня начальник аптеки, где начальник реанимации?» Понимаешь, все пропускается через призму закона. Дознаватели, следователи, прокуроры — мы их порой больше видим, чем родственников больных. Приходят, пишут какие-то бумаги, опрашивают всех, и нас в том числе. Раньше аж пульс зашкаливал, когда слышал, что вызывают в военно-следственный отдел. Очень неприятно было — вроде и не виноват ни в чем, а как в том анекдоте, когда всем депутатам Госдумы отправили эсэмску с текстом «Они все знают. Беги». И на утро в городе ни одного депутата. Идешь туда и думаешь — а вдруг?..

— А у них есть основания? — спросила Инна. — Ведь дыма без огня, ты же сам понимаешь…

— Основание чаще всего одно — чья-то жалоба. Ты думаешь, я их не читал? Следователи дают ознакомиться. Там все по принципу «Доказать не докажу, но грязью измажу». Вот и тут, — Платонов постучал пальцем по истории болезни Никитина, — вроде бы все ясно, но… Осудят жену, срок дадут, адвокат скостит сколько-нибудь — у них ведь дети, да и она, наверняка, не привлекалась раньше…

(и на учете у психиатра состоит)

…короче, я примерно знаю, откуда потом претензии прилетят. От его родителей. Поймут, что жена когда-нибудь из тюрьмы выйдет, а сына не вернуть — и начнут в наш адрес писать. Что, мол, не уберегли эскулапы.

— Думаешь, такое возможно?

— Не сомневайся. Был показательный случай в прошлом году — офицер один умер в госпитале Бурденко. Онкологический. Там-то он был на заключительном этапе, а просмотрели это дело у нас. То есть не у нас, а в подчиненном нам госпитале на периферии. Аппендицит ему прооперировали, отросток убрали, а на гистологическое исследование не отправили. И не спрашивай, я не знаю, почему, — покачал он головой, видя вопросительный взгляд Инны. — А у него все болит и болит, болит и болит. Направили к нам, мы заподозрили опухоль слепой кишки и перевели его в Бурденко. Все подтвердилось, его там полечили, как могли, но безрезультатно — умер парень. И тридцати лет ему еще не было, между прочим.

Инна заинтересованно слушала; Платонову это всегда нравилось — ее внимание заставляло его рассказывать максимально доступно, без сленга и специальной терминологии.

— После смерти отец написал жалобу в прокуратуру — наказать того доктора в первой инстанции. Это вполне логично — когда мы что-то из человека достаем, то отправляем на исследование, это закон непреложный. А тут… Не знаю, как и чем объяснить.

— А он объяснил?

— А он не мог, — развел руками Платонов. — Он примерно за месяц до смерти этого офицера застрелился. Прямо у себя в кабинете из охотничьего ружья. От него жена ушла к его коллеге — есть в военных городках такая проблема… Нервы и не выдержали.

— Ого, — выдохнула Инна. — То есть виноватых нет?

— Дело не было возбуждено в связи со смертью хирурга. Но отец написал вторую жалобу — наказать всех, кто принимал участие в лечении сына, вплоть до хирургов в Бурденко, что ему химиотерапию проводили. И вот мы все, чьи автографы в истории болезни остались, — а мой там тоже был, я на дежурстве один дневник в ней написал, — мы все ходили к следователям, свои почерки расшифровывали и объясняли, что ничего сделать было нельзя.

— Чем кончилось?

— Чем это может кончиться? — махнул Виктор рукой. — Отказом. Никаких нарушений выявлено не было. Его отец, получив окончательное официальное письмо из прокуратуры, приезжал к нашему ведущему хирургу — они за закрытыми дверями один на один почти час разговаривали, Шаронов потом полстакана водки себе налил и плановую операцию отменил. О чем говорили, никто не знает.

— Весело тут у вас, — Инна подошла к Платонову, обняла его за шею. — Отвлечься не хочешь?

Она заглянула ему в глаза, улыбнулась, приподняла бровь.

(она человека убила из ревности)

— Спать хочу, — честно признался Виктор. — Прости. Не очень быстро у меня сегодня получилось дела закончить.

Инна прикоснулась щекой к его волосам, провела ладонью по щетине.

— Тогда ложись. Я поеду.

— Не останешься?

— У тебя сейчас в голосе только сонные остатки вежливости, — укоризненно сказала Инна. — Что-то вроде «Ну куда ты сейчас одна по темноте?» У меня машина за забором. Дорогу найду, можешь не провожать. Вставать завтра рано — продолжать учебу с заморскими гостями.

— Так уж и с заморскими?

— У нас все, что дальше тысячи километров — уже заморские. А эти вообще из Питера. Как из другой галактики. Надо выспаться. Ты же понимаешь, хозяйка салона красоты не может выглядеть хуже своих моделей.

Она поцеловала его — сильно, но очень