Бестеневая лампа - Иван Панкратов
Номер он помнил наизусть — такие контакты в телефоне не хранятся.
— Привет… Не спишь?.. Ну, как сказать. Да, случилось. Майор умер, которого жена… Да… Ну я помню, что у тебя там какие-то иностранцы, так что… Вот, собираюсь писаниной до утра заниматься. Ты все правильно поняла, да… Жду.
Отключившись, он стер вызов из журнала звонков и пошел дальше в туманном свете далекого прожектора. Деревья бросали огромные полупрозрачные тени на стены госпитальных корпусов. В хирургии фиолетовым кварцевым светом изнутри была залита операционная; рядом в маленьком окне за настольной лампой он увидел медсестру, заполнявшую какой-то журнал.
Неожиданно стало светлее. Фары санитарного автомобиля выхватили его в темноте, заставили отступить в сторону. УАЗик медленно проехал мимо, водитель махнул рукой. Платонов кивнул в ответ. В машине на специальных носилках, которые не использовались в реанимации ни для каких других целей, мотался из стороны в сторону на каждой кочке труп майора Никитина.
Когда машина остановилась возле морга и загремели ключи и дверь, Платонов пошел дальше. Сейчас два солдата из пульмонологии, чье отделение располагалось рядом с реанимацией, вынесут носилки и поставят их на пол в большом холодильнике, проверят защелку на двери, температуру на градуснике, потом водитель с парнями покурят на улице, поговорят о жизни и смерти, закроют морг и поедут обратно…
Он вошел в кабинет, включил настольную лампу, положил историю болезни перед собой, опустился в кресло и несколько минут просто на нее смотрел. Подчеркивать слово «умер» в списке исходов ему доводилось нечасто. Примерно пару раз в год. Каждый раз это было неприятно и непросто — поставить дату смерти в истории болезни. Это означало «Ему, конечно, не повезло, но и ты не смог».
Начать без чашки кофе не получалось. Чайник немного пошумел, и спустя некоторое время аромат самого простого растворимого кофе наполнил ординаторскую. Платонов включил компьютер и нашел в документах образцы посмертных эпикризов, разделенных на три папки — «Сепсис», «Ожоги» и «Прочие». Открыл что-то похожее на диагноз Никитина, заполнил паспортную часть, остановился на анамнезе.
— «Был подожжен собственной женой в автомобиле при помощи легковоспламеняющейся смеси. На момент получения травмы был в синтетическом камуфляжном костюме…» Да, от того костюма только звездочки оплавленные и могли остаться, весь по телу растекся…
Отхлебнув кофе, он продолжил печатать.
Инна приехала через сорок минут.
11
Платонов взглянул на экран ноутбука, перечитал:
— «Майор Никитин поступил в реанимационный центр, минуя приёмное отделение. При первичном осмотре — состояние крайне тяжёлое, близкое к агональному…» Так, здесь скопировал правильно из истории болезни, всё до местного статуса… Вот примерно так… Дальше пишем то, что сегодня было на перевязке…
Виктор закрыл глаза, сосредоточился.
Он видел, как майор Никитин лежал в холодильнике с тарахтящим мотором, который было временами слышно даже на улице. Лежал с подвязанным подбородком, в бинтах, проросших насквозь колониями синегнойной палочки. Завтра судебный медик после всех посевов из ран смоет их раствором антисептика из шланга в сливное отверстие в ногах у покойника…
Чашка кофе к этому времени дважды опустела, теперь хотелось чего-то холодного. Налив стакан сока, принесённого Инной, он прикоснулся к нему губами, отпил немного, прислушался к кисло-сладкому вкусу, покрутил уставшей шеей, не отрывая глаз от напечатанного.
— Здесь мы напишем вот так… Чтобы по-умному…
Инна сидела на диване, держа в руках электронную книгу. Очередное произведение Акунина было несколько увлекательней, чем посмертный эпикриз майора Никитина, которого, как в лучшие времена нацизма, сожгли, превратив его машину в крематорий. Платонов периодически кидал на неё быстрые взгляды — то ли чтобы дать ей понять, что помнит о том, что она здесь, то ли стимулируя себя работать быстрей. Инна знала, что он смотрит, и пару раз поймала его за этим занятием — Платонов едва не бросил всё к чертовой матери и не шагнул к ней с кресла, но сумел вовремя остановить себя и продолжить печатать.
Сегодня она ничем его не удивляла — приехала в самой обычной джинсе, кроссовках и без косметики. И было это все как-то… По-домашнему. И никуда отсюда не хотелось, потому что казалось, что дом — это здесь и сейчас.
Виктор зажмурился, встряхнул головой, отгоняя наваждение — но чем сильней он это делал, тем навязчивей оно становилось. Спустя несколько секунд он поймал себя на том, что смотрит неотрывно на Инну — почти не моргая. Эта картинка его поглощала, не давая двигаться дальше… Вообще не давая шевелиться.
Она почувствовала, что он смотрит. Отложила книгу, повернулась.
— Ты же не закончил, — уверенно сказала она. — Или?..
— Не закончил, — покачал головой Платонов.
— Тогда что, Витя?
— Ты красивая. Очень.
И она поняла, что он сказал не то, что думал. И он понял, что она тоже поняла.
— Я знаю, — улыбнулась она. — Красивая, милая, добрая. И я знаю, зачем я сегодня здесь. Несмотря на то, что мне завтра на работу, я постараюсь составить тебе вот такую незримую компанию, пока ты занят своими неприятными делами — и тебе так будет легче пережить их. Правда, если я все-таки засну, значит, не смогла.
Она засмеялась очень звонко для того, чтобы Платонов поднес палец к губам и показал на стену сбоку от дивана — там была солдатская палата. Инна прикрыла рот ладонью, закрыла глаза.
— Да, извини, — шепнула она. — Я все понимаю. Солдатики, у них режим. Да и мы тут шифруемся.
Платонов согласно кивнул, прекрасно понимая, что она может смеяться сколь угодно тихо — но в другие минуты звуки, вырывающиеся из нее, были слишком откровенны не только для солдат за стеной, но и для медсестры на посту. Это был, пожалуй, единственный недостаток их отношений — но недостаток ли?
Она встала с дивана и подошла к Платонову, села на стол рядом с ним.
— Витя, понимаешь, я не всегда прихожу потому, что я одинокая баба, которая скучно живет и поэтому ищет плотских утех с женатым военным хирургом. Иногда я здесь для того, чтобы ты почувствовал, что есть женщина, которой не просто надо знать, когда зарплата и во сколько ты придешь, а понимать, чем ты занимаешься в этой своей хирургии, что при этом чувствуешь и как тебе во всем этом помочь. Помочь не в смысле, как ты говоришь, «повисеть на крючках» — для этого у тебя есть ассистенты и медсестры. Помочь в смысле тепла.
Она взяла его руку в свою и легонько сжала. Виктор прикрыл глаза и жадно глубоко вдохнул.
— Тебе сейчас спокойно?
Он кивнул.
— Ты сможешь закончить свою работу?
— Да, — тихо ответил Платонов, не открывая глаз.
— Вот для этого я здесь.
Она медленно отпустила его руку — а когда его рука рефлекторно потянулась за ней, соскочила со стола и оказалась в зоне недосягаемости.
— Это тебе сейчас не нужно, — сказала она из полумрака, оказавшись за настольной лампой. — Я рядом, этого достаточно.
Через пару секунд скрипнул диван. Платонов не сразу разглядел ее, открыв глаза — но потом понял, что она сидит в точно такой же позе, как и до их разговора, и читает. Он улыбнулся и вспомнил…
Было начало лета. Виктор шел на работу, нацепив наушники и слушая далеко не первый раз сборник старого русского рока. Вчера прошел дождь, но с утра чувствовалось, что надвигается жара. Над асфальтом парило, лужи уменьшались чуть ли не на глазах.
Впереди уверенной походкой Мерилин Монро, той самой походкой, при которой кажется, что «у них там моторчик», шла женщина среднего роста. Шла, аккуратно обходя лужи на высоченных каблуках. Легкий бежевый плащ был расстегнут, пояс весело болтался с обеих сторон на ветру.
После паузы в наушниках заиграло «Кино». «Вместо тепла зелень стекла…»
В этот момент женщина перепрыгнула через очередную лужу, и Платонов заметил у нее на подошве наклейку из мастерской — судя по всему, дама недавно делала какой-то ремонт своим
