Бестеневая лампа - Иван Панкратов
Чаще всего приходили два-три человека — получались наиболее комфортные, не очень шумные, вдумчивые разговоры. Иногда случались большие встречи — как-то раз на его день рождения пришло тринадцать человек (он специально попросил себе дежурство на следующий день после официальной даты, друзья не заставили себя ждать и прибыли расширенным составом).
— Так и жил, — еще раз сказал вслух Платонов и вдруг понял, что все это время, всю дорогу до реанимации, рассказывал себе историю «hospital party» вслух. — В параллельном мире.
Из-под ног в темноту метнулась кошка. Живности на территории госпиталя хватало; Виктор вздрогнул от неожиданности, посветил телефоном ей вслед, не увидел ничего.
— Осталось в полночь бабу с пустыми ведрами встретить для полного комплекта, — покачал он головой. Суеверным хирург никогда не был, к приметам относился наплевательски, хотя иногда следовал медицинским ритуалам — типа «пропустить на прием дежурства женщину вперед, иначе работы будет много» или стараться не меняться сменами, чтоб не работать всю ночь. На постоянный вопрос дежурной бригады «Это кто у нас сегодня нагрешил?», возникающий при появлении больного среди ночи, он всегда отвечал сам себе: «Книги надо читать, практиковаться, мозги тренировать — тогда и грешить не страшно, ко всему готов».
Над крыльцом реанимации тускло светила лампочка. Поодаль от входа, на лавочке, угадывались человеческие фигуры в белых костюмах, время от времени вспыхивали огоньки сигарет. Платонов хотел подойти, но телефон дал о себе знать вибрацией; он, не выключив фонарик, нажал на ответ.
— Ты не позвонил. Так сильно занят?
(твою мать)
— А как ты думаешь?
— Ну вот ты мне сейчас и расскажешь.
Платонов всегда удивлялся умению Ларисы звонить в самый неподходящий момент. Телефон разрывался, как только он надевал перчатки в перевязочной или мыл руки перед операцией; телефон заходился в истерике, когда он был у начальства или общался с родственниками пациентов. Ей постоянно было дело до того, где он, с кем и почему — хотя девяносто девять процентов ответов на эти вопросы были обусловлены его профессией.
Санитарки в перевязочной были в курсе — если на телефоне играет определенная мелодия, а доктор в перчатках, надо вынуть телефон из кармана и приложить к уху Платонова. Это обходилось ему намного дешевле, чем перезвонить потом из кабинета.
(как я мог забыть)
— Я, наверное, тебя удивлю, но я хирург, и у меня была работа.
— Да? А почему я не верю?
(потому что ты дура)
— Придется поверить.
— Судя по голосу, работа была так себе. Ты свеж и бодр.
— Работа как работа. А сейчас я в реанимации, и у меня умер пациент. Так что все эти выяснения отношений очень не к месту.
— А почему ты так со мной разговариваешь при всех в этой своей реанимации?
— Я на крыльце стою. Не зашел еще.
(я знаю, что ты сейчас скажешь)
— На крыльце? Ну тогда давай, заходи. Чтоб я слышала. И потом закончим. Дома поговорим.
(заходи, чтоб я слышала)
Платонов на секунду закрыл глаза, выдохнул и вдруг понял, как выглядит со стороны — человек, у которого из уха светит фонарик. Стало ужасно смешно, он неосторожно хмыкнул.
— Что там происходит? — немедленно раздалось в телефоне. — Там кто-то с тобой? Ты же на крыльце.
— Здравствуйте, Виктор Сергеевич, — внезапно из темноты вынырнули две закончившие курить анестезистки. — Что не заходите?
— Буквально минуту, — кивнул им Платонов. — Тут люди на крыльце курят, — пояснил он Ларисе.
— Бесят эти ваши курящие сестры, — прокомментировала она, и Платонов слегка выдохнул — Лариса, наконец, поверила. — А кто умер? У тебя ж в отделении не умирают.
— Еще как умирают, — покачал он головой в ответ. — Ожоговый. Из штаба армии.
— Умер все-таки? Я слышала, что его жена подожгла в машине.
Виктор не рассказывал ей обстоятельств, но не удивился — люди в их маленьком городе горят не каждый день, обязательно найдется кто-то, у кого будет информация на этот счет.
— У меня есть знакомая одна…
(которая все знает)
…так она говорит, что этот твой из штаба армии гулял, как хотел и сколько хотел. Перетрахал там у себя всяких прапорщиц-связисток. И особо не скрывался. Она и не выдержала.
— А другого способа не было? — зачем-то спросил Платонов, хотя понимал, что теперь этот разговор может закончиться, только если у кого-то из них сядет телефон. — Что-то более гуманное. Развестись, например.
Он знал всю историю от военного следователя, которому давал на днях пояснения по состоянию Никитина. Тот после своего первого визита приходил еще раз, позавчера. Он и рассказал Виктору, что жена у майора была на учете у психиатра, Никитин с ней не разводился, чтобы большую квартиру при увольнении получить — но жить с ней нормально он не мог, не умел и не хотел. Любовница у него в штабе, со слов следователя, была всего одна — старший сержант Оля Сапунова. Она приходила навещать его, но начальник реанимации не пустил — смотреть там было не на что, да и за руку не подержать. Платонов ее неплохо знал — лечил и саму Олю, и ее сына от первого брака, взрослого парня, через пару лет школу заканчивать. Нормальная баба. Симпатичная. Так что — по совокупности — понять Никитина было можно. По крайней мере, Платонову.
— Жить надо по-человечески, чтоб разводиться не приходилось. Хотя бы — по-человечески. А лучше — по-божески. Не так уж и много заповедей…
(только не в эту сторону)
— Да, я понимаю. Возможно, все так и было, — кивнул Платонов. — Но человек умер. Несоизмеримая цена, тебе не кажется?
— Нет, — ледяным голосом ответила Лариса. — Если так случилось — значит, заслужил. Значит…
— А как же заповеди? — перебил ее Платонов. — Как же «не убий»?
Он понимал, что, вступая с ней сейчас в спор, зарабатывал себе большие минусы, но не мог отказать себе в этом. Однако ему не дали поупражняться в полемике.
— Ты там шел куда-то? Вот и иди. А заповеди не тебе обсуждать.
— Хорошо. Так и поступим. Пока.
Он нажал отбой, выключил, наконец-то, фонарик и вошел в реанимацию.
Кровать с телом Никитина, накрытого с головой, стояла в коридоре. Откинул простыню, проверил. Челюсть подвязана, катетер на месте. На пальце ноги — бирка с временем смерти. Повязки, которые он поменял сегодня утром, промокли и приобрели синеватый цвет.
— Чуть больше четырех суток, — услышал он за спиной голос начальника. Борисов вышел к нему из зала, услышав, как хлопнула дверь. — Я проспорил.
Виктор махнул рукой, не отрывая взгляда от того, что видел перед собой на кровати. Женщина, сделавшая это, сидела сейчас в СИЗО и еще была не в курсе, что вот уже почти двадцать минут ее преступление называется «убийство».
— Надо было в военно-следственный комитет сообщить, — сказал Платонов и не узнал свой голос, какой-то глухой и прерывистый. — Жена теперь совсем по другой статье пойдет.
— Наше дело в приемное позвонить дежурному врачу. А у того все телефоны под рукой. История на столе, я свои мысли и действия там изложил. Можешь забрать.
Виктор опустил простыню на лицо Никитина, взял историю болезни, за это время ставшую толстой от вклеенных в нее реанимационных карт, протоколов переливания крови, анализов, лент ЭКГ, и вышел на улицу. Стоя на крыльце, сделал пару коротких звонков своему начальнику и ведущему хирургу. Доложил о случившемся, получил и так понятные ему указания, свернул историю, насколько смог, в толстую трубку и вышел на аллею.
Кто-то в частных домах за госпитальным забором включил прожектор — пусть и не в сторону Платонова, но света хватало для того, чтобы не спотыкаться и представлять, куда идти. В голове отдельные фразы начали складываться в посмертный эпикриз; он шептал себе их под нос, чтобы не забыть. Потом
