Индекс Франка - Иван Панкратов
(обхаживать тебя полгода мне не с руки)
Виктор вдруг почувствовал, что полгода ей и не понадобятся. Ему ужасно хотелось ещё раз оглянуться на Полину, но внезапно он понял, что его кто-то толкает под локоть. Это оказался Балашов — он перегнулся через ряд и пихнул Виктора, потому что профессор, высказавшись о реанимационном пациенте, принялся спрашивать, какой на сегодня операционный план. А Платонов, провалившись куда-то в мысли о Кравец, вопрос по ожоговому отделению прослушал.
— Перевязки в реанимации, — сказал он, не задумываясь, потому что в девяноста девяти процентах случаев это было правдой. Но Балашов ткнул его ещё раз и шепнул:
— Не тупи, Витя, Свету Мальцеву вчера в отделение отдали, а Русенцову ещё позавчера вынесли…
Платонов стушевался, чего за ним практически никогда не наблюдалось, оглянулся на Виталия, словно хотел убедиться в его правоте, а потом встал и сказал:
— По ожогам плана на сегодня нет.
И посмотрел на Полину.
Она с трудом сдерживала смех, потому что Балашов закрыл на пару секунд лицо руками и сделал вид, что прячется под кресло. Виктор взглянул на него с немым вопросом в глазах — мол, если знаешь что-то, скажи. Виталий покачал головой и из-за спины Платонова произнёс:
— Анатолий Александрович, вы же понимаете, это кафедра сгоревшей кожи. Они там в каком-то своём мире живут. Сегодня две пластики из отделения и одна реконструкция. И причём одна из пластик у вас, Виктор Сергеевич. Что вы так удивляетесь?
Кравец не удержалась и засмеялась. Виктор хотел провалиться куда-то в подвал, но молча сел и закинул ногу на ногу, напоминая нахохлившегося воробья. Давно он так не позорился при пусть и не очень большом стечении народа, но в присутствии женщины, чьё внимание его интересовало.
Реброва уже никого не слушала, что-то помечая в блокноте. Профессор, удовлетворённый полученной информацией, предложил пройти на обход в реанимацию. Виктор немного подождал, пока зал покинет большинство людей, надеясь, что Кравец, сидевшая у двери, вышла уже в числе первых — ему не хотелось встречаться с ней после такого глупого позора. Так и получилось — когда он направился к выходу, её в зале уже не было.
Платонов угрюмо осмотрелся в опустевшем после утренней конференции коридоре и, глядя под ноги, побрёл в отделение. Из мрачного состояния его ненадолго вывело сообщение в WhatsApp от Потехина:
— «Добрый день. Есть вопросы. Могу сегодня подойти после обеда?», — прочитал Виктор. — Почему бы и нет.
Он написал примерное время, когда освободится из операционной, причём взял на всякий случай с хорошим запасом — в их работе нельзя было ничего планировать с точностью до минуты. Потехин коротко ответил: «Ок».
Первым на реконструкцию отправился Лазарев. Пациентом у него был восьмилетний ребёнок, чьи родители, разжигая костёр в лесу около года назад, чересчур увлеклись поливанием огня керосином. Пластиковая бутыль воспламенилась по струе, отец в страхе взмахнул рукой — и бутылка полетела в сына.
Лазарев тогда сразу сказал: «Если дуба не нарежет в первую неделю, то, возможно, что-то из этого выйдет». Вышло. Дуба мальчишка не нарезал, держался стойко, перенёс около десяти операций, а сколько ещё было впереди, точно не знал даже заведующий. Сегодня он работал с головой (причём уже не в первый раз), зашивая под кожу очередной баллон.
Когда Платонов увидел это впервые, то отнёсся к подобной операции скептически — но когда стало ясно, что постепенное накачивание баллона даёт вполне ощутимое, хоть и не очень быстрое, растяжение кожи, то проникся этим методом. «Парус» для последующей пластики формировался очень качественный. Выкроить из него лоскут, чтобы натянуть на дефект, получалось вполне комфортно.
Мать пацана души в Лазареве не чаяла, боготворила заведующего и в точности исполняла все его рекомендации. Отец же через пару месяцев после случившегося, глядя на то, во что превратился сын и выслушав невесёлые перспективы о восстановлении в течение нескольких лет, собрал вещички и исчез в неизвестном направлении. Ситуация была, в принципе, типичная и предсказуемая — кто-то из родителей обычно терял терпение и отдалялся, и, между прочим, далеко не всегда это были отцы. Матерей, что оставляли своих детей на попечение бабушек, братьев и посторонних сиделок, было ничуть не меньше.
Вернулся из операционной Лазарев быстро — зашить баллон ребёнку для него было делом не больше тридцати минут. Он вошёл в ординаторскую, быстро просмотрел звонки на телефоне, потом поговорил с медициной катастроф и сделал себе кофе. А ещё через десять минут Балашов позвал Платонова в операционную.
Виктор отработал на каком-то странном автопилоте. Он был уверен, что всё будет долго и муторно — как обычно и случалось, когда лоскуты надо было брать с бёдер, а сажать их на спину, шею, надплечья. Слишком уж неудобно для таких манипуляций устроено человеческое тело, особенно если при этом оно ещё и находится в наркозе. Пришлось вертеть пациента, укладывая его на бок, несколько раз сменить перчатки и один раз — стерильный халат. Балашов помогал ему, как мог, подставлял упоры под руки и поясницу, следил за головой, контролируя ларингеальную маску. Лена подносила степлеры, как патроны к пулемёту; Виктор укладывал перфорированные лоскуты, сразу пристреливая их скобками и закрывая сверху раневым покрытием для надёжности.
Незаметно пролетело почти полтора часа. У Платонова болели спина, руки, шея; из перчаток, жирных от «Воскопрана», постоянно норовил выскользнуть степлер — и один раз ему это удалось; пришлось заменить на новый. В итоге дважды за операцию при помощи Балашова перевернув пациента, Виктор закрыл практически все раны, что было неожиданно, потому что изначально он планировал ещё и второй этап дней через десять. Лена подбинтовала донорские раны на ногах и закрыла марлевой рубашкой спину.
— Странный больной, — сказал Балашов, отключая севофлуоран. — Как с такими ожогами можно было обратиться на четвёртый день? Здесь же двадцать пять процентов, не меньше.
— Я его спрашивал, — снимая перчатки, пояснил Платонов. — Он думал, что пройдёт. Вот когда люди себе в ногу стреляют, они понимают ведь, само вряд ли заживёт, а с ожогами почему-то такой ясности мыслей не получается… Он в пьяном виде соседу дверь на гараже варил. Куртка промасленная висела рядом. Не заметил, как всё вспыхнуло — и куртка, и гараж. Кинулся тушить руками, но оказалось, что внутри канистры с бензином стояли, сосед хозяйственный оказался, они бабахнули… Хорошо, машину далеко от гаража поставили, да и сам гараж капитальный, не разнесло в пыль. А его выбросило из гаража в лужу — вот это везение. Он встал и домой пошёл. Дома ещё три дня водку пил, пока хозяин гаража к нему не заглянул, чтобы разбор полётов устроить.
— «Скорую» тоже он ему вызвал? — спросил Балашов, заполняя протокол анестезии.
— Да, — Виктору развязали и помогли снять халат, он принялся стягивать нарукавники. — Собрался морду бить, а в итоге жизнь спас.
— А что ж он четыре дня шёл?
— Тоже водку пил, — ответил Платонов. Эту историю он знал от полицейского, приходившего брать показания. — Сосед ему как брат-близнец — такой же запойный. Один пил, чтобы ожоги не болели, а второй с горя. Гараж поминал вместо того, чтобы его ремонтировать начать. Теперь приходит проведывать, сигареты носит, яблоки, на пересадку фен купил. Друзьями стали.
— Странные люди, — пожал плечами Балашов. — Я порой не понимаю, что у них в головах. Чаще обратную ситуацию вижу — привозят чуть ли не вдесятером, переживают, обещают сиделок, памперсы, кормить-поить, а как спихнут, так уже на второй день никого. Только за свидетельством о смерти приезжают, да ещё и через губу разговаривают.
Высказав своё возмущение, Виталий
