Индекс Франка - Иван Панкратов
— Вчера?
— Да.
— У неё были родственники?
— Думаю, что нет, — Платонов пожал плечами. — За всё время, что она здесь провела, к ней лишь раз приходила соседка — та, что её нашла. И ты.
— И она… Она не общалась? Она узнала тебя?
— Не очень верю, что узнала, — скептически ответил Виктор. — И не знаю сейчас, хотел ли я этого. Мне и так было сложно каждый раз приближаться к ней, я…
И тут он заставил себя замолчать. Ему не хотелось признаваться Ларисе в своей слабости и желании отказаться от курации Русенцовой. Но внезапно ему захотелось задать Ларисе встречный вопрос.
— А тебя? Она узнала тебя в тот раз? — пристально глядя ей в глаза, спросил Платонов.
— Нет, — тут же ответила Лариса, замотав головой. — Я постояла рядом, но там запах такой… Ужасный. Человек вроде живой лежит, а пахнет чем-то мёртвым. Я там апельсины в пакете оставила — принесла, потому что ничего другого не придумала. На подоконник положила. И уже когда уходила, слышу за спиной: «Я твои апельсины есть не буду»…
Она передёрнула плечами и зажмурилась на мгновенье:
— Какой-то скрипучий голос, булькает всё, свистит, но я поняла. И оглянуться мне тогда совсем не захотелось. А сегодня собралась с силами и пришла снова. У неё сегодня день рожденья.
Платонов понял, что торт не просто так. Оказывается, Лариса знала про Русенцову такие подробности…
— И ты принесла торт в реанимацию? Пациентке в тяжёлом состоянии, в периодических психозах, на ИВЛ?
— Почему бы и нет? — с вызовом пожала плечами Лариса. — Могут и сестры съесть, мне не жалко. Вдруг кусочек ей тоже достанется. Можешь и ты присоединиться.
Платонов чувствовал, что близок к эмоциональному взрыву. Ему ещё не хватало этот торт есть. Он вообще плохо понимал, что происходит. Теория Ларисы о прощении не находила в его мозгу никакого отклика, потому что он слишком хорошо знал бывшую жену. Он скорее поверил бы в то, что торт отравлен, чем в её благородство и желание угостить медперсонал.
— К сожалению, отметить этот день рождения ей уже не придётся, — развёл руками Виктор, сумев удержать себя в руках.
— Да, нелепая ситуация, — сказала Лариса, несколько сникнув, но потом внезапно расправила плечи. — Что тут сказать? Я, по крайней мере, попыталась.
Они стояли посреди коридора, понимая, что кому-то надо сделать первый шаг. Платонов специально сделал вид, что смотрит на часы, потом достал из кармана смартфон, взглянул на экран, на котором не было никаких уведомлений, вздохнул, давая понять, что ему некогда, и посмотрел на Ларису.
— Да, конечно, — она развела руками. — Если тебе надо… Иди, я тебя не задерживаю. Уже давно не задерживаю.
Она криво улыбнулась, пытаясь показать ему, что в этой фразе есть двусмысленность. Но, поскольку Платонов ждал от неё подобных двусмысленностей ежедневно и ежечасно последние лет пятнадцать, то он не удивился. Обойдя её, Виктор направился по коридору в сторону операционной — там можно было безопасно и надолго скрыться от Ларисы, если она вдруг надумает задать ему ещё какие-то вопросы.
Закрыв за собой дверь в операционную, он оперся на неё спиной и прикоснулся затылком. Веки опустились сами собой, он сделал несколько глубоких ровных вдохов. Стоило признать, что его вегетатика срабатывала на Ларису до сих пор в ста процентах случаев — откуда-то всплывало вечное чувство вины, страх и ощущение того, что забыл что-то спрятать или стереть в телефоне. Следом начинало колотиться сердце и становились ватными ноги.
— … С вами нормально всё? — услышал он голос Лены. Открыв глаза, он обнаружил её прямо перед собой в операционном костюме и с большой кастрюлей в руках. Там, он знал, лежит замоченный в антисептике перфоратор. — Бледный какой-то.
— Всё хорошо, — быстро ответил Виктор. — Задумался. О жизни.
— Видать, сильно задумались, — Лена поставила кастрюлю на край раковины.
В этот момент он услышал, как сапоги Ларисы процокали мимо в сторону выхода. Платонов приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Лариса возле их ординаторской, поставив торт на стул, снимала бахилы, балансируя на высоких каблуках. Отнеся синенькие комочки в урну возле дверей, она вернулась к торту, встала рядом с ним, достала из сумочки телефон, кому-то позвонила и почти сразу вышла.
Платонов почти побежал за ней к выходу. Он увидел, как Лариса села в знакомую ему «Тойоту» и практически сразу отъехала. Шагнув на пандус, он проводил машину взглядом, а потом увидел в урне возле крыльца вколоченную туда углом коробку с тортом.
Это было странно, особенно после слов: «Могут и сестры съесть, мне не жалко». Платонов смотрел на расплющенный внутри коробки бисквит с каким-то зеленоватым кремом и думал, что очень хотел бы увидеть реакцию Ларисы на записку Веры Михайловны.
На это «ЗНАЮ КТО».
Почему-то ему казалось, что она бы испугалась. Сильно испугалась.
9
— Из чего они сделали светильник?
— Из сковородки. Налили туда масла, подожгли.
— А потом что случилось?
— Выпили. Что-то не поделили. Стали драться. Кто-то перевернул это дело на старый матрац. Все вспыхнуло. В итоге — там два трупа и этот красавец.
— Кандидат на перевод к нам? Что медицина катастроф хочет?
— Думаю, что в течение одного, максимум двух дней мы узнаем, что он умер. Всё-таки семьдесят с лишним процентов. Речь об эвакуации к нам не идёт, он сразу у них переведён на ИВЛ. Сообщили, что лампасные разрезы сделали, трахеостому наложили.
— Лазарев по нему в курсе?
— Конечно. Они вчера вечером ему на сотовый звонили, консультировались.
Платонов свернул листок с докладом, выпрямился за тумбой, на которую опирался, зачитывая список пациентов под наблюдением. Как и всегда, обсуждение обстоятельств травмы пациентов, что поступают или могли поступить в ожоговое отделение, находило живой отклик в сердцах коллег.
По рядам прокатились упоминания о дебилах, премии Дарвина, о переименовании больницы в санаторий «Заслуженный маргинал Приморья». Заведующий реанимацией со вздохом произнёс: «Если привезут — будут ещё одни валютные похороны».
Платонов был согласен со всеми. За годы службы в госпитале и то время, что уже отработал здесь в ожоговом отделении, он пришёл к выводу, что в мирное время термическую травму в здравом уме могут получить только пожарные, и то в случае какой-то серьёзной опасности. Все остальные — хорошо, не все, но больше восьмидесяти процентов, — умудрялись организовать себе смертельные проблемы исключительно по собственной глупости. Список причинно-следственных связей возглавляла водка, сразу следом за ней шла родительская невнимательность и легкомысленность. Там же, где эти два явления вступали друг с другом в прямой контакт, Платонов и его коллеги получали максимально сложные случаи.
— Вопросы есть к Виктору Сергеевичу? — безадресно спросила у зала Реброва. Вопросов никогда не было, только профессор мог что-то уточнить по реанимации — промокают ли повязки, сколько отошло по дренажам, — но сегодня он просто сидел, молча глядя в стол и рисуя на листике перед собой геометрические узоры. — Тогда можете садиться.
Платонов сложил доклад в несколько раз и сунул в карман халата. Отходя от тумбы, он осмотрел зал, на пару секунд задержал взгляд на Кравец и вернулся на своё место. Полина сидела далеко, почти у самого выхода, рядом с Шубиной, и о чём-то с ней шёпотом переговаривалась. Персона Виктора её в данный момент совсем не интересовала, и это слегка задело. Короткого ответного взгляда из-под ресниц было бы вполне достаточно…
«Какого чёрта?! — внезапно спросил он сам себя. — Откуда у меня такое внимание к ней?»
Кравец словно услышала эти мысли, отвлеклась от разговора с Шубиной и посмотрела в его сторону. А потом сделала лёгкое движение головой, чтобы её большие серьги-кольца колыхнулись, и улыбнулась. Платонов вспомнил недавний разговор с Полиной и тоже с трудом сдержал улыбку, чувствуя, как краснеют щеки от того, что она заметила его.
Кравец вновь вернулась к общению с заведующей, а Платонов понял, что теряет связь с действительностью. Он откинулся в кресле, постарался вслушаться в доклад реаниматолога, но все эти диурезы, объёмы инфузии, гемоглобины и показатели азотистого обмена смешались в голове, словно формулы высшей математики. Профессор что-то спрашивал о пациенте после гемиколэктомии, уточнял, по каким
