Экспресс-36 - Борис Сандлер
Его остекленевший взгляд наткнулся на бледное клетчатое пятно на полу и начал медленно фокусироваться на нем. Тело зашевелилось, точно пытаясь освободиться от скованности. Рукава опустились и развернулись, подбородок оторвался от колен. Иеѓуда распрямил спину и поднял глаза вверх — к зарешеченному окошку на потолке и еще выше, к мерцающей в небе звезде…
Вскоре он спохватился — его записи?! Именно эта мысль указывала на то, что он, Иеѓуда, выкарабкался наконец из своего мрачного забытья. Он быстро перевел взгляд с далекой звезды в небе на пальцы, сжатые в кулак. Ногтями они впились в кожу — так сжатые скулы у истязаемого узника дают понять: не выдаст он своих секретов…
Иеѓуда никогда не стремился записывать свои стихи. Они звучали на родном его наречии лишь в мечтах. А разве можно отразить мечты на бумаге? Люди не читали его стихи со сцены, не распевали их на улицах и в трактирах, но в любовные ночи шептали эти стихи на ухо своим избранникам или избранницам, чтобы будущие дети впитали их в себя еще до того, как появятся на свет.
Каждое его стихотворение дышало воздухом Земли Амазонской. Не раз Иеѓуда спрашивал себя: почему Вениамин-странник назвал тот остров Амазонией? Возможно, где-то в книге об этом и говорилось, но не в той ее части, которую Иеѓуда обнаружил на городской свалке. Лингвисты уже наверняка создали бы вокруг необычного слова целую диалектографопсихоаналитическую теорию. Сам Иеѓуда воспринимал слово «Амазония» на свой поэтический лад — скорее метафорически, чем логически. Звуки слова «Амазония» вызывали в его воображении особый образ: ему рисовались нетронутая земля, не знающая, что такое химия и воронки от бомб; прохладные леса с непугаными павлинами; чистые лазурные водоемы с серебристой форелью… И лошади… Табуны лошадей… Туда, в священную Землю Амазонскую, приведет он мечтателей со всего света, чистые души, настрадавшихся праведников. Только там смогут осуществиться их мечты… Они ждут, чтобы он, их предводитель, Иеѓуда Ашкеназ, почитатель и последователь великого мечтателя Вениамина-странника, подал им знак — тогда встанут они под его знамена. И — вперед, навстречу светлым мечтам!..
Нет, он не забудет и тех, кого архангелы держат здесь взаперти: ни мечтателя архитектора, ни мечтателя кулинара, другого его соседа, который раскрыл рецепт приготовления манны… Да, да, той самой манны, когорты Всевышний ниспослал с неба детям своим, скитавшимся по пустыне. Кулинар мог бы накормить этим чудесным яством весь мир. Но и тут, как и в случае с архитектором, оказалось, что его манна никому не нужна, поскольку «содержит в себе излишнее количество калорий…»
Или Йоська-Бабай, чистая душа, единственный, кто знает секрет, как помирить между собой богов и людей. Не говоря уж о ни в чем не повинном, по-детски наивном Лейбе-точильщике… Но прежде должен прийти посланник. Иеѓуда ждет его каждую ночь. С ним он передаст свой манифест, свое обращение к мечтателям со всего света… Почему же тот не приходит? Уже пора! Ждать больше нельзя — архангелы, чего доброго, еще наткнутся на манифест… Внезапная догадка, точно иголкой, пронзила его мозг: «А может, они и посланника сцапали, здешние архангелы? Может, он где-то совсем рядом, запертый я связанный?»
И вновь прогремел гром. Но уже не игриво и весело, как раньше, а с силой и злостью. Перепуганные лошади отчаянно понеслись через степь, пар бешеного страха стелился над их взмыленными спинами. Тяжелая туча над ними опускалась все ниже, готовая вот-вот разродиться градом… Внезапно лошадь, бежавшая в первом ряду, с изящной белой звездочкой на лбу, повернула в сторону, и весь табун, как по сигналу, пустился за ней. Там, впереди, плоская зеленая поверхность степи срывалась в разверзшуюся черную пасть пропасти…
— Нет… Нет… — заскрежетал зубами Иеѓуда и обхватил руками голову, как будто защищаясь от градин из своего видёния. Бросившись к двери, он принялся колотить в нее кулаками и кричать:
— Выпустите меня… Выпустите меня отсюда! Мне нужно встретиться с посланником!
Из-за двери послышались недовольные, заспанные голоса:
— Вставай, Никифор, этот из третьей палаты опять всполошился…
— Снова про своего посланника орет? — зевнул Никифор. — Каждую ночь одно и то же… Ну, пошли, Степан.
Десять минут спустя Иеѓуда уже лежал на кровати, крепко связанный рукавами собственной рубахи. Он часто моргал и жалобно просил: «Никифор, Степан, родненькие, дайте мне хоть разок взглянуть на посланника!»
— Скоро, скоро его увидишь, — отозвался Степан и ловко уколол Иеѓуду шприцом сквозь рукав.
Никифор тем временем наклонился и поднял что-то с пола. Это были записки Иеѓуды, все еще свернутые в трубочку. Вероятно, поэт обронил их, когда архангелы пытались его «успокоить».
— Занятно! — Никифор принялся нетерпеливо развязывать черную нитку. — Что бы это было?
— Может, доллары? Помнишь того психа из палаты номер восемь?
— Да, помню, черная борода лопатой. Карл Маркс, кажись… Стращал еще, что со своим капиталом может мир перевернуть.
— Точно… У него еще после смерти нашли в тайнике кучу таких трубочек с долларами, да только все фальшивые…
— Этот — поэт, заблудшая душа… — вздохнул Никифор. — Смотри, просто пустые бумажки.
Степан усмехнулся:
— Небось, записывал на них свои пустые мечты!
— Ан нет, — Никифор удивленно поднял брови, — на одной что-то нацарапано: «Земля Амазонская».
— Что-что? — не понял Степан.
— Земля какая-то… Масонская, может?..
— Чего только психу в голову не взбредет… Пошли, Никифор, еще успеем вздремнуть…
* * *
На этом месте Илия-пророк обычно прерывал свой рассказ. Вытащив из кармана аккуратно сложенный белый носовой платок, бездомный бродяга встряхивал им в воздухе, будто прощаясь с кем-то, кого только он и в состоянии был разглядеть вдалеке, а затем громко прочищал нос и вытирал глаза. Йосл-шамес уже многократно слышал историю о несчастном Иеѓуде Ашкеназе, но все равно с неиссякаемым любопытством ждал, когда же рассказчик доберется до конца своего повествования. Может, на сей раз конец будет хорошим?
И Илия-пророк, по обыкновению задрав вверх острую седую бородку, с философской задумчивостью, в которой сквозила унаследованная от праотцов мудрость, завершал свой монолог:
— Храм Иерусалимский, возведенный посреди Земли Амазонской, упирался в розоватое сумеречное небо. И сидели на его крылечках мечтатели со всего света, потягивали чай с блюдечек и закусывали печеньем из манны. И весело играли вокруг дети, и громко передразнивали они один другого на том наречии, которое папы и мамы заложили в них еще до их рождения, в любовные свои ночи. И теснилась возле Лейба-точильщика ребятня с кусочками солнечных лучиков в руках, поджидая, чтобы он сделал эти лучики острее сабель и можно было резать ими тяжелые свинцовые
