Песчаная роза - Анна Берсенева
Фразочки вроде этой папа называл пошлыми. У них даже игра была: сумеет ли Ксения их распознать? Всегда распознавала. Но не говорить же об этом случайному прохожему.
– Не так ли, Ксения Андреевна? – повторил он.
Она даже не сразу поняла, что повторил уже по-русски. А когда поняла, то испугалась так, что почти побежала к выходу с рынка. И не остановилась бы, если бы не услышала у себя за спиной:
– Ксения Андреевна, если муж вам дорог, в ваших интересах со мной поговорить.
Теперь она поняла, почему ее охватил страх при звуках русской речи, в Париже вообще-то не столь уж и редкой: в тоне этого человека явственно слышалась угроза. Даже если бы он не назвал ее по имени-отчеству, она испугалась бы все равно.
Ксения остановилась и, помедлив, обернулась.
– Благоразумие красит женщину. – Высказав очередную пошлость, он удовлетворенно кивнул. И распорядился: – Зайдем в кафе, а то ветер адский.
Она окинула его взглядом. И с некоторой растерянностью поняла, что это ничего ей не дало. Если бы закрыла сейчас глаза, то не смогла бы мысленно воспроизвести его облик. А если бы попробовала описать словами, то не нашла бы и слов. Какой странный человек!.. Не зря, не зря она испугалась!
На бульварах Распай и Монпарнас кафе занимали все цокольные этажи, было из чего выбирать. Но Ксения совсем не думала о выборе, а этот незнакомый пошляк если и выбирал, то с ней не советовался.
– Я так и думал, что муж вам дорог, – сказал он, когда уселись в ближайшем кафе за столик у окна.
Какие-то приметы его внешность все-таки имела. Серое солидное пальто, мягкая шляпа, аккуратные усы, благообразная бородка клинышком… Но если он снимет пальто и сбреет усы и бородку, то она его не узнает точно.
«Да зачем же мне его узнавать!» – подумала Ксения.
Ее страх все возрастал. И вместе со страхом возрастало внимание. Будто красная тревожная лампочка пульсировала у нее внутри все чаще. Она видела такой сигнал тревоги на военном корабле, уходившем из Севастополя в Бизерту.
– О чем вы хотели со мной поговорить? – спросила Ксения.
– Вы даже не спрашиваете, кто я, – усмехнулся ее собеседник. – Правильно. Меньше знаешь, крепче спишь.
Впору было взвыть от его сентенций! Но она не взвыла, а повторила:
– Так о чем?
– О муже, о вашем муже, – напомнил он. – Его планы нас категорически не устраивают.
– Кого – вас?
– Это вам знать тоже не обязательно. Достаточно того, что Артынов сам это знает.
Она чуть было не спросила, кто такой Артынов, и хотя вовремя сообразила, что это фамилия Сергея Васильевича, ее собеседник, наверное, заметил недоумение, мелькнувшее в ее глазах.
– Даже не поинтересовались фамилией мужчины, который вас подобрал? Быть такого не может! Хотя… – Он смерил ее оценивающим взглядом. – С вас станется. – И хохотнул коротко, утробно: – Надо же, как он умеет выбирать себе лучших женщин!
Кому другому Ксения, может, возразила бы, что и она не лучшая, и Сергей Васильевич ее не выбирал, сама навязалась. Но этому типу возражать не хотелось так же, как и соглашаться с ним.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – стараясь, чтобы не дрожал голос, сказала она. – И понимать не хочу.
– Вам и не надо понимать, – легко согласился он.
– Тогда чего вы от меня хотите?
– Вот это вопрос по существу. Мы хотим, чтобы вы ему передали: планы свои он должен отбросить и действовать согласно задачам, которые перед ним поставлены. Запомнили? Повторите, – потребовал он.
«С какой стати я должна еще и повторять!» – мысленно рассердилась Ксения.
А вслух произнесла:
– Он должен отбросить свои планы и действовать согласно задачам, которые перед ним поставлены. Что дальше?
– А вы догадливее, чем кажетесь, Ксения Андреевна… – протянул усатый. – Действительно, есть продолжение. Запоминайте: если он откажется от выполнения этих задач, мы немедленно откажемся гарантировать безопасность человека, который ему дорог. Хотите повторить?
– Не хочу.
– Как хотите. Уверен, что вы запомнили. Дословно передайте супругу.
– Почему бы вам самому не передать?
– Потому что мы хотим, чтобы это сделали вы. – Его ухмылка стала совсем уж гнусной. – Для Артынова будет вдвойне убедительно.
Гарсон принес кофе и рюмку перно. Усатый поднялся из-за стола, опрокинул себе в горло перно. Его руки, по контрасту с благообразным обликом, были похожи на клещи. Он достал монеты из кармана пальто, положил их на стол, надел шляпу и вышел.
Ксения смотрела на свой любимый café-crème и не могла к нему прикоснуться.
И к кастрюльке, вернувшись домой, не могла прикоснуться, и к сковородке – все валилось у нее из рук, а когда она попыталась почистить картошку, то порезала палец.
В мансарде было несколько французских книг, одна из них Les Miserables Гюго, которой Ксения обрадовалась как родному человеку. Но сейчас и читать она не могла.
Слова усатого пошляка не шли у нее из головы, каждое колотило в виски, как молоток.
Обычно Сергей Васильевич ночевал дома, но несколько раз за этот месяц не возвращался по два дня, а однажды и три дня его не было, поэтому Ксения не была уверена, что он придет вечером. И впервые с тревогой думала о том, что скажет, когда его увидит, и надеялась, что это, может быть, произойдет не сегодня…
Но как только услышала, что ключ поворачивается в дверном замке, тревога сменилась счастьем. А ведь причины ее тревоги не исчезли, значит, счастье – явление иррациональное.
«Это пошлая мысль или не очень?» – подумала Ксения.
Но Сергей Васильевич уже стоял в открытых дверях ее комнаты, и эта мысль улетела туда же, куда и тревога, и осталось одно только счастье.
– Ты так нигде и не бываешь, – сказал он.
Что-то необычное было в нем сегодня. Воодушевление? Или даже радость?
– Я на рынке была, – возразила она.
– Не заставляй меня сгорать от стыда.
Он улыбнулся, и хотя улыбка была короткой, как всегда у него, Ксения поняла, что не ошиблась: он чему-то радуется, и эта радость мелькает в глазах его, в голосе, в каждом движении губ.
– Но чего же тебе стыдиться?
Она чувствовала его радость теперь так явственно, что не могла сдержать и свою, и улыбнулась тоже.
– Это очевидно, чего, – ответил он. – За месяц в Париже я не сводил тебя даже поужинать, не говоря о том, чтобы развлечься.
Его слова ошеломили ее. Сергей Васильевич ни разу не потребовал ужина, ни разу не отказался есть уже приготовленный и ни разу не сказал, что могло