Песчаная роза - Анна Берсенева
Она слушала, как у нее за спиной он ставит на керосинку чайник. Звякнула ложечка.
– Твой чай.
Присев рядом с нею, он поставил чашку на пол между ее раздвинутых ног. Ей стало неловко, что она сидит в такой вульгарной позе. Но тут же неловкость исчезла – захотелось, чтобы он раздвинул ее ноги еще шире… Это желание было таким острым, что она едва сдержала стон, и даже хмель почти развеялся.
– У тебя и блузка мокрая, и юбка. – В его голосе даже отзвука желания не слышалось. – И чулки. Снимай всё, иначе сляжешь с простудой.
– Но…
– Высохнет у печки. Снимай.
– Ага… Сейчас…
Ксения попыталась расстегнуть блузку, но пальцы скользили по влажному маркизету, и она не могла справиться с пуговицами. Сергей Васильевич отвел ее руки и сам снял с нее блузку. И юбку. Отстегнув подвязки и скатав до пяток чулки, снял их тоже. Она не чувствовала ни капли стеснения, оставшись перед ним в одном дессу, и жалела лишь, что в его руках желания нет так же, как в голосе.
Ей показалось, что электрические провода коснулись ее ступней, когда он положил на них ладони.
– Босиком ты по улице шла, что ли? Ложись-ка немедленно. – Сергей Васильевич распрямился и протянул ей руку. – Чай выпьешь в постели. Оставлю дверь открытой, и жар от печки к тебе пойдет.
Она схватилась за его руку, поднялась с пола и поплелась к себе в комнату, шлепая босыми ступнями по половицам. Он дождался, пока она ляжет и укроется до подбородка. Поставил чашку на табурет у кровати, чтобы она могла до нее дотянуться.
Квартира была так мала, что при открытой двери Сергей Васильевич находился с Ксенией словно бы в одной комнате. Она видела сквозь дверной проем, как он садится к столу, расправляет отложенную с ее приходом газету. Свет настольной лампы прорисовывал его черты. Она смотрела на его сомкнутые губы и представляла, как целует их. И руки его целует – ладони с едва ощутимыми шероховатостями мозолей, пальцы узкие и твердые, как ножи. Вспомнила, как ощутила прикосновение к своей руке его руки, сухой и прохладной во влажном жаре приморской ночи, и тогда же поняла, что с ней происходит лучшее из всего, что было, есть и будет в ее жизни, и это понимание не покидало ее больше ни на минуту.
Щеки пылали жаром от печного тепла, от пара из чашки, которую она держала обеими руками, а более всего от близости Сергея Васильевича.
– Ты уедешь в Англию? – глядя на него сквозь волнующийся пар, спросила Ксения.
Он опустил газету.
– Ты так считаешь?
– Да.
Его взгляд пронизывал как луч.
– Почему? – спросил он.
– Ты сказал про английскую честность. Значит, думаешь об Англии. Значит, хочешь туда уехать.
– Твоей наблюдательности позавидовал бы… Ну, неважно, кто, – хмыкнул он. – Да, я намерен уехать в Англию. Прилагаю к этому все усилия.
Может, он не заметит ее слез. Конечно, не заметит. Она постарается их сдержать.
– Я предпочел бы, чтобы ты осталась в Париже, – сказал Сергей Васильевич, глядя на нее тем же пронизывающе прямым взглядом. – Он подходит тебе, и ты подходишь ему. В студии любого богемьена ты чувствовала бы себя как рыба в воде, можешь мне поверить. Но если ты решишь, что хочешь ехать со мной, то поедешь со мной.
Она не поверила своим ушам, услышав эту последнюю фразу, и невольно воскликнула:
– Но разве ты этого хочешь?
И прикусила язык. Господи, зачем спрашивает?! Но ведь это правда… Он не испытывает к ней ни малейшего вожделения, пять минут назад она в очередной раз в этом убедилась. У него своя жизнь, о которой он не говорит ей ни слова. Ему нет от нее никакого проку.
– Я этого не хочу, – ответил Сергей Васильевич. – Но когда ты сказала, что я смогу прогнать тебя, как только решу, что время пришло… Тот стыд я не забуду никогда и еще раз его пережить не хочу тем более. – Он снова развернул газету и сказал обычным своим тоном: – Тебе не во что даже переодеться. И в дождь ты ходишь в туфлях. Извини, что так вышло. Больше нет необходимости экономить. Деньги в ящике стола. Пройдись по рю Риволи, купи себе пальто и ботильоны. Да и всё купи, что захочешь. И не сиди дома. Пойди в театр, в синема. В Лувр.
– В Лувре я была! – поспешно кивнула Ксения. – Один раз…
Она не стала рассказывать, как сомневалась, может ли потратить деньги на входной билет, но хотелось в Лувр так сильно, что не пойти было невозможно, и она пошла, и провела там весь день, даже ужин не приготовила, впрочем, он не заметил отсутствия ужина, съел оставшийся от завтрака кусок багета с сыром, а может и не был голоден, потому что уже поужинал где-нибудь…
– Одного раза тебе вряд ли хватило для Лувра. – Ксения не могла привыкнуть к тому, что Сергей Васильевич слышит ее мысли. – Не думай больше о деньгах, – повторил он. – Полюби Париж.
«Я люблю тебя», – хотела она сказать.
Но не сказала. Такие порывы от не любимой женщины только обременяют, это она запомнила.
Однако Париж полюбила тоже, и Париж полюбил ее, и когда, простившись с юркнувшим обратно в «Ротонду» Рене, она бежала по бульвару Распай к рынку на перекрестке, эта любовь защищала ее от пронизывающего осеннего ветра.
Глава 7
Наконец сообразила купить здесь же, на рынке, ивовую корзинку и складывать покупки в нее, а не тащить домой сверточки и связочки, то и дело их роняя. Месяц потребовался, чтобы догадаться! Все-таки ее бестолковость просто неприлична, и неважно, что Сергей Васильевич не обращает на это внимания.
Может и побольше корзинку надо было купить – эта как-то очень быстро оказалась битком набита. Ксения брала всего понемногу, но всего было так много, что понемногу и набралось. Ох, даже мысли толпятся у нее в голове бестолково!.. Зато успела сегодня купить у мадам Фуше савойский реблошон с аппетитной оранжевой корочкой, хотя его разбирали всегда очень быстро, и могла бы не успеть, а Сергей Васильевич любит этот сыр, она заметила.
– Как жаль, мадам, что вы забираете последний реблошон! – сказал мужчина, подошедший к прилавку сразу следом за ней. – Может быть, уступите его мне?
– Извините, месье, никак не могу этого сделать. – Она улыбнулась, смягчая свои слова. – Это любимый сыр моего мужа.
– О, это аргумент!
