После завтрака - Дефне Суман
– Нур, ты помнишь, что сказал доктор Кемаль маме, когда она болела? Мы тогда были еще детьми.
– Чем болела?
– Не издевайся надо мной, Нур. Ты отлично знаешь, о какой болезни я говорю.
Я продолжала смотреть в потолок.
– Честно, не знаю. Мама часто болела. У нее было слабое здоровье.
Фикрет повысил голос:
– Нур, ты что, не помнишь, как мама заболела циррозом? Ты в то лето была уже большой девочкой. Училась в лицее. Мы были на Большом острове. Забыла, что сказал доктор Кемаль? Если еще раз хоть каплю… Помнишь? Нур, очень тебя прошу, опусти голову и посмотри на меня. Посмотри мне в глаза. Доктор Кемаль говорил очень серьезно. Он сказал: еще одна капля алкоголя – гарантия смерти.
Тоска вдруг стала настолько нестерпимой, что вышла за пределы моего тела, наполнила все комнаты квартиры. Мне показалось, что я сейчас задохнусь. Сердце словно сжали тисками. Я одним глотком допила коньяк. Фикрет должен был уйти. Немедленно. Прямо сейчас. Но он никуда не уйдет, пока не расскажет свою дурацкую историю до конца. Если он не уйдет, значит, уйду я. Кстати, мне и так хотелось выйти из дома. Нужно немного погулять, развеяться, пока этот вулкан тревоги не взорвался и не причинил кому-нибудь вреда.
Я посмотрела на часы и вскочила с дивана. Поставила пустой бокал на столик. Закружилась голова.
– Ой-ой! Ты посмотри, сколько времени! Фикрет, прости, пожалуйста. Заговорились мы с тобой. А мне… мне нужно встретиться с Бураком. Обсудить новый проект. Я взялась за исторический роман, попросила его помочь. Кстати, и про газетные архивы у него спрошу. Он точно поможет. Ты не торопись, посиди тут. Скоро Уфук придет. А мы вернемся к этому разговору как-нибудь в другой раз. Хорошо? Прости.
И я, даже не дав Фикрету возможности возразить, схватила со столика кисет с зажигалкой, бросила их в сумочку и выбежала из дома.
21
Нур впервые за много лет пришла в наш дом. «Наш» я говорю по привычке, хотя с маминой смерти прошло семь лет. С тех пор я живу в этой квартире один. Дальнюю комнату, где спала мама, я давно переделал. Сам, залезая на стремянку, покрасил стены и потолок. Передвинул туда свой письменный стол, который раньше стоял в углу гостиной, и книжный шкаф. Заказал в «Икее» новое кресло и поставил его у окна, выходящего на задний двор. Там же постелил оранжево-зеленый коврик, купленный через интернет. Если не считать романов, которые я поставил на верхнюю полку книжного шкафа, в этой комнате не осталось ничего, связанного с мамой. И все равно я по-прежнему говорю «наш дом». Мой и мамин. Дом Небахат и Бурака.
Едва я открыл дверь, Нур шагнула в прихожую. Выглядела она как-то странно. Похоже, выпила немного. Я посмотрел на часы: десятый час. Стоял прекрасный весенний вечер. Дни стали длинными, и я не заметил, что дело уже близится к ночи. Заработался: готовил к публикации интервью, взятое на предыдущей неделе у Анастасии-ханым в ее потрясающей квартире на улице Бало[72]. Просидел несколько часов в одной позе за компьютером, так что теперь болели ноги и поясница. Когда вставал со стула, что-то хрустнуло в левой коленке. Стареешь, дружище Бурак. Ты можешь забыть о времени, погрузившись в работу, но твое тело запоминает каждую минуту.
– Привет, Нур. У тебя все в порядке?
Она не ответила. Уселась в прихожей и стала расстегивать босоножки. Одета она была в короткие брюки, оставляющие на виду изящные лодыжки, и очень ей идущую темно-синюю шелковую блузку.
– Брось, не разувайся. Теперь можно ходить по дому в обуви.
Нур подняла голову и обвела взглядом вещи, стоящие в тесной прихожей. Мамины вещи. Потом снова нагнулась к босоножкам – словно из уважения к маминым вещам нужно было все-таки разуться. Я отметил, что, несмотря на элегантную одежду, выглядит Нур усталой и немного растрепанной, и еще раз подумал, не пила ли она, прежде чем прийти ко мне.
У нашей (нашей!) квартиры два входа. Один – для гостей, потому что от него можно сразу пройти в гостиную, не заглядывая в дальнюю часть квартиры, где расположены кухня, ванная и спальни. Другая дверь – по старинному выражению, черный ход – находится рядом с кухней. Она не такая широкая и выходит на лестницу слева. Когда много лет назад мы с мамой переехали в Стамбул, мне очень понравилось, что у нашей квартиры два входа. Пока нанятый дядей грузчик поднимал наши вещи, я все ходил кругами, заходя в одну дверь и выходя в другую. Судя по тому, каким радостным я тогда был, потери успели забыться. Наша деревня, сад, вишня, отец…
Нур поднялась с кресла. Сняв босоножки на тонком каблуке, она стала похожа на маленькую босую девочку. Даже блеск блузки и модный покрой брюк вдруг стали незаметны. Когда мы переехали, мама заперла черный ход, а маленькую прихожую отвела себе: здесь она шила, читала книги, писала письма. Это был ее кабинет, только без двери. Мама проводила здесь больше времени, чем у себя в спальне. И хотя в спальне я все поменял, здесь этого сделать не смог. Я постоянно думал об этом и каждый день откладывал ремонт. Комнатка была маленькая, вещей мало – и все равно я тянул с началом. На спинке кресла до сих пор висела мамина шаль. На нижней полке маленькой тумбочки стояла корзинка с ее вязанием. Семь лет пролетели как один день.
– Извини, пришла с пустыми руками. Хотела зайти в «Диван», но…
Нур протянула руку и прикоснулась к стоявшей на полке деревянной коробочке с принадлежностями маминой швейной машинки. Задумчиво, словно играя на пианино, провела по ней пальцами. Повернулась, подошла к креслу, на котором только что сидела, и долго смотрела на желтую с блестками шаль. Последний раз Нур была здесь в день маминых похорон. Семь лет назад. Без Уфука, одна. Они в тот год поженились. В мечети Уфук был, а потом, видимо, уехал. Я не обратил внимания.
Моя упрямая мама сказала однажды (уже заболев раком, который съел ее в три месяца), что непременно хочет быть похороненной в Стамбуле, на Ферикёйском кладбище. Ни на отцовском кладбище на окраине нашей деревни в окрестностях Эрдека, ни в Эдирне, где покоились ее родители, она лежать не желала. Если ее похоронят в Стамбуле, я буду ее навещать. Ученики тоже ее там
