На санях - Борис Акунин
Разулся на пороге, чтоб не наследить на линолеуме чавкающим ботинком, вошел бесшумно.
И услышал звуки из кабинета. Так это Рогачов дверь не закрыл! Тоже зачем-то вернулся.
Собирался тихо надеть кеды — по крайней мере в них не промокнешь — и так же бесплотно исчезнуть, чтоб не вступать с отчимом в разговоры, но из кабинета донеслось странное. Там кто-то негромко пропел: «Не счесть алмазов в каменных пеще-ерах». Тонким голоском, никак не рогачовским.
Заинтригованный, Марк приоткрыл дверь. Она скрипнула.
Полуобернувшись от письменного стола, с ворохом бумаг в руках, на него уставилась Маша-Мэри, дочь этой, как ее, Антонины Афанасьевны. На стуле лежали куртка и шапка. А Рогачова не было.
— Оп-ля, — сказала остроглазая девица. Сегодня она была в свитере и длинной джинсовой юбке. — Случай на улице Неждановой. Никогда Штирлиц не был так близок к провалу.
Ни малейших признаков смущения. Еще и оскалилась. Растерян был Марк.
— Как ты сюда…
Преспокойно ответила:
— Ключ уперла. Когда в прошлый раз была.
— А за…чем? Что тебе тут нужно?
Положила бумаги, приблизилась. С любопытством стала его разглядывать.
— Чуднó. Ты моего папу знаешь, хоть он тебе чужой дядька. А я — нет. Не сильно больше, чем население самой читающей страны миры. Что типа есть такой писатель. Целую папку газетных вырезок про него собрала, тайком от маман. Она-то про него aut nihil, aut бяки всякие. Я воображала себе Льва Толстого. Сидит, творит, весь такой не от мира сего, ему не до дочки. С детства мечтала заглянуть в этот храм. А у меня принцип: если о чем-то мечтаю, обязательно исполняю. Чтоб потом мечтать о чем-нибудь покрупнее. Потому и увязалась за маман, когда она затеяла мосты восстанавливать. Но папаня меня, если честно, разочаровал. Никакой тайны в нем я не углядела. Мямлит чего-то, глазами хлопает. Но меня на лекциях учат: настоящая жизнь писателя в его рукописях, а без них между детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он. Вот я и решила. Проберусь сюда, когда дома никого. Загляну в богатый внутренний мир титана. Может, что интересное обнаружу. Знала, что маман ему нынче утром позвонит, вызовет на встречу. Дождалась, когда ты тоже уйдешь — и вуаля.
Она говорила очень быстро, прямо тараторила. И всё шарила по нему своим стремительным взглядом, странно улыбаясь — насмешливо и как-то ищуще.
Марк вспомнил, как сам партизанил в рогачовском столе. Что в этом человеке за червоточина? Собственных детей тянет за ним шпионить.
Один ящик стола — тот, что не закрывался — был выдвинут.
— Рукопись у него в другом ящике, его без ключа не откроешь. А в этом только деловые бумаги, документы, ничего интересного, — сказал он.
— Неважно. Буду считать, что мечта исполнена. Золотой ключик возвращаю.
Она протянула руку. На открытой ладони лежал ключ. Когда Марк хотел взять, пальцы сжались.
— Цап-царап. — Мэри тихо рассмеялась. — Есть у меня еще одна мечта. Появилась, когда я увидела милого брата. Так уж, чтоб два раза не вставать… Коли все равно ты меня застукал на месте преступления. In for a penny in for a pound33, как гласит учебник английской идиоматики.
Выдергивать руку было как-то странно. Так и стояли лицом друг к другу, очень близко. Она была пониже, чуть задирала голову. И всё улыбалась.
— Ты мне тоже всегда был жутко интересен, мой загадочный счастливый брат.
— Почему счастливый?
— Потому что папаня ушел от меня к тебе. Вот скажи, ты что больше всего любишь?
— А? — Он не поспевал за ее скачкaми. — Больше всего? Не знаю…
Мэри удивилась.
— Да как же ты живешь, если не знаешь, что больше всего любишь? Я больше всего на свете люблю нарушать всякие табу. Вижу табу — говорю себе «бу!». Вот гляжу я на тебя и вижу — что?
— Что?
— Табу на ножках. Висит груша — нельзя скушать. Потому что будет инцест. Люблю кушать то, что нельзя.
— Что? — еще раз тупо повторил Марк.
Она засмеялась.
— Имею вопрос. Ты на какую сторону пипиську носишь, на правую или на левую? Сейчас проверю.
Опустила вторую руку, взяла его снизу, тихонько сжала через брюки.
Он замер в полном оцепенении.
Глядя ему в глаза и все шире улыбаясь, она медленно спустила молнию, просунула пальцы.
— Ого, что это у нас там зашевелилось?
Это происходит! То самое, о чем… Происходит на самом деле! Вот так? Сейчас? Здесь? С незнакомой, ну почти незнакомой девушкой?
Ее рука расстегнула ремень, задвигалась вверх-вниз. Марк боялся пошевелиться.
— Выросла репка большая-пребольшая, — тихо приговаривала Мэри.
Звякнув, упал на пол ключ. Второй рукой она стянула с него куртку.
— Братец, а кровать у вас где? Нормальная. В кабинете только начальники секретарш пялят.
Он сглотнул, не ответил.
— Язык проглотил? Не надо, он нам пригодится. Ну, пойдем искать.
Не разжимая пальцев, потянула его за собой. Нелепо семеня, он шел за нею, все не веря, что это происходит на самом деле.
— Тут что у вас?
Мэри заглянула из коридора в соседнюю комнату.
— Спальня… родителей, — с трудом выговорил он.
— О! То что надо! Оскверним ложе, на котором мой папочка вставляет твоей мамочке?
Подвела его к кровати, развернула, толкнула, чтобы упал на спину. Ловко стянула брюки вместе с трусами. Приказала:
— Лежать по стойке смирно!
Сбросила сапоги, спустила из-под юбки колготки.
— Захожу на посадку.
Снова взяла его рукой — Марк замычал. Не спеша уселась — охнул. Начала ритмично двигаться — застонал:
— А…А…А…
Собственный голос доносился словно со стороны.
Электрическая судорога заставила его дернуться, изогнуться, стон перешел в рычание.
Мэри проворно отпрянула.
— Ну ты спринтер. Еле успела соскочить. Ты чего, первый раз в первый класс? Только раззадорил девушку. Еще брат называется.
Оглушенный, ошарашенный, ничего не соображающий, Марк протянул к ней руки.
Отодвинулась.
— Не лапай сестру, кровосмеситель. Кино закончено. Второй серии не будет.
— Почему? — задыхаясь спросил он.
— Потому что надо знать физиологию. Сперматозоиды живут в складках кожи до 24 часов. А я в самой середине цикла. Не хватало мне еще от брата понести. От инцеста рождаются уроды.
Мэри встала с кровати, без стеснения задрала до пояса юбку, стала натягивать колготки, стоя на одной ноге.
— Продолжим в
