На санях - Борис Акунин
Во время завтрака вакуум заполняла мать, генерировала оживление. Они оба ей отвечали, но друг с дружкой не общались — такое примерно выходило па-де-труа.
Сегодня она говорит:
— Пятнадцатое марта. Мартовские иды. У меня сегодня на эту тему лекция в обществе «Знание»: «Ид марта берегись». Об исторической судьбе и символико-аллегорических коннотациях этого календарного дня и вообще месяца марта.
— А ты уверена, что твои пенсионеры знают слово «коннотация»? — иронически спросил Рогачов.
— Зря ты так. Это вполне интеллигентная аудитория. И я собираюсь рассказывать не столько о древнеримских ритуалах и антицезаревском заговоре, сколько о литературном ореоле марта. Подобрала множество цитат. Некоторых сама раньше не знала. Послушайте, какие поразительные строки я нашла у Эмили Дикинсон. Сама перевела на русский:
Март — месяц ожиданий.
Того, чего не знаем.
Людей из предсказаний
Мы что ни день встречаем.
Сама перевела, получилось не очень, в оригинале намного лучше, но здесь очень интересно передано чувство мистической тревоги, сопряженное с первым месяцем весны.
Марку стало ее жалко. Сколько труда, сколько времени, сколько сердца потрачено — и ради чего? Ради лекции для скучающего старичья?
Но ему в последнее время было жалко всех. Вообще всех. Таков был неожиданный побочный эффект его литературно-стукаческих упражнений. Нигде, ни в каком романе не написано про этот парадоксальный феномен: что подлое, позорное занятие может возвысить душу. Именно это с ним и происходило. Уже десять дней он составлял донос на своих товарищей, но не утопал в низости, а наоборот чувствовал себя прямо старцем Зосимой из «Братьев Карамазовых». Всех жалел и всех любил.
Началось с того, что дал себе установку: ни про кого плохое не писать, только хорошее. А дальше сделал открытие — верней оно само сделалось. Оказывается, если присматриваешься к любому человеку, выискивая в нем одно лишь хорошее, обязательно находишь. Даже в тех, кого раньше считал полным дерьмом.
А что если вообще только так и надо относиться к людям? Ко всем, без исключения. Не фиксироваться на плохом, прощать всякую бяку, концентрироваться на хорошем, достойном, симпатичном. Ведь в принципе про каждого можно написать две книги. Одну составляет приставленный к человеку добрый Ангел, вторую — злобный Черт. И это будут две совсем разные книги. И две совсем разные личности. Ну то есть, понятно, что есть персонажи, про которых Ангел напишет тоненькую брошюру, а Черт — толстенный фолиант. Но тем дороже будет каждая строка в «доброй брошюре».
Взять например Фреда Струцкого, до которого как раз дошла очередь по алфавиту. Вот ведь совсем паршивый вроде бы человечишко. Вихлястый, завистливый, угодливый перед «верхними» и грубый с «нижними», натуральный Урия Гип. А если взглянуть на него глазами Ангела? Задача трудная, но интересная же.
Во-первых, у Фреда есть младшая сестра, у которой синдром Дауна. Он никогда про нее не рассказывает, стыдится наверно. Но на первом курсе, когда они еще дружили и Марк был у Фреда дома, видел у него в комнате на столе фотографию улыбающейся девочки с косичками, и сверху приклеена сверкающая корона из блесток, написано «Маня — принцесса». Фред жутко смутился, фотографию спрятал. «Это Манька, сказал, сестренка, я ей подарок приготовил. Она… короче нездорова она». Значит, любит ее. А тот, кто способен любить, уже не пропащий.
Во-вторых, Фред классно играет на пианино, он учился в музыкальной школе. Не просто играет, а умеет импровизировать. Один раз, когда шла подготовка к первомайскому концерту, Марк услышал несущиеся из-за кулис звуки негромкой музыки, а это Струцкий сидит, рассеянно касается клавиш, будто думает вслух. И мысли какие-то непростые, несуетливые и очень невеселые — совсем не такие, как сам Фред. А что если это истинный голос его души? И на самом деле он не гаер, а «тёмно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом»?
В доносе Марк, конечно, написал не про это, а про то, что сочтет заслуживающим одобрения «куратор». Описал случай из времен, когда бывал у Струцкого дома. В самом начале первого курса, когда все еще притирались, приглядывались, Фред пригласил к себе на сейшн. Выпивка, ляля, хихи-хаха, пошли анекдоты. Марк из лихости рассказал анекдот про Ленина и Наденьку. А Фред ему вдруг, серьезно так: «Старик, у меня дома про Владимира Ильича шутковать не надо. Не люблю я этого». Историю с анекдотом Марк вставил в отчет еще и для того, чтобы лишний раз продемонстрировать Сергею Сергеевичу свою искренность. Типа: я хоть дурак дураком, но честный, ничего про себя не скрываю. Пересказал и сам анекдот, на самом деле вполне безобидный. Лежат Ленин с Крупской в кровати. Она ему: «Володя, давай еще разок». Он: «Отстань, Надька, устал я». «Ну пожалуйста, очень хочется!» «Сказал: не могу я больше». «А ты постарайся, очень прошу». «Ладно, но последний раз». И хором, на два голоса, опять запели: «Вихри враждебные веют над нами».
«Я — ангел, состоящий на службе у нечистой силы и все равно делающий свою ангельскую работу», — говорил себе Марк. Работа над отчетом его прямо выручала, не давала киснуть.
Он и к отчиму применил тот же метод. До некоторой степени помогло. Потому и стал выходить к завтраку.
Попробовал понять, отчего Рогачов внезапно стал такой сукой. Ведь понять значит простить.
Главное в Рогачове, его суть, его стержень — то, что он писатель. Ходячий агрегат по созданию литературных миров. Сейчас он воображает себя покойником, пишущим с того света, и всё время настраивает себя на эту волну. Ему зачем-то необходимо гноиться на кого-то, находящегося рядом. На мать, слава богу, не хочет — остается только пасынок. Может, со временем выйдет из роли и снова станет человеком. Надо перетерпеть.
Сегодня, пятнадцатого марта, еще и выдался первый солнечный, по-настоящему весенний день. С заоконных сосулек капало, из открытой форточки пахло свежестью.
Мать отправилась на работу. Потом кто-то позвонил Рогачову. Он тоже оделся и ушел. В половине десятого, как обычно, почапал в универ и Марк.
На улице — красота. Журчат ручьи, слепят лучи, и тает снег, и сердце тает. Грязно только было очень. И
