Индекс Франка - Иван Панкратов
— Быстро ты, — сел в своё кресло Виктор, положив историю рядом и выдвигая полку с клавиатурой из-под стола.
Он открыл нужный файл «Русенцова. Осмотр в реанимации», изменил дату и время, потом прикрыл глаза, формулируя анамнез, положил руку на клавиши — и в это время Полина хлопнула рукой по столу.
Платонов вздрогнул от неожиданности и развернулся.
Полина смотрела на него в упор, сидя вполоборота и опираясь локтем на стол. Зелёные глаза сверкали какими-то совершенно жуткими молниями, электризуя воздух в ординаторской.
— Слушай, я все понимаю, — выдохнула она, чётко разделяя слова. — У тебя за плечами какая-то загадочная история, про неё только ленивый ещё не поговорил. Кадровики нашептали — и пошло-поехало по этажам. То ли умер кто-то из-за бабы, то ли ещё что. Не хочешь ты ни с кем общаться на эту тему — так я из тебя ничего не вытягиваю силком. Решил, что я чушь какую-то нагородила тогда в машине? Что у меня истерика была и я опять хотела тебя использовать? Нет, Платонов. Я просто женщина, которой ты действительно интересен. И не из-за твоего прошлого — чёрт побери, я не историк, диссертаций не пишу. Интересен, потому что… Есть в тебе что-то такое… Уверенность какая-то. Отстранённость. Самодостаточность. Но вот что странно — мужики ваши говорят, что ты с ними ни разу ещё не выпил; с бабами тебя никто не видит, с медсёстрами не флиртуешь, я узнавала. Ничего о себе не рассказываешь… Ты вообще нормальный?
Платонов внезапно поднял руку, останавливая Полину. В какой-то момент он понял, что надо было сделать это раньше, но не ожидал напора, поэтому немного «прохлопал вспышку».
— Стоп, — покачал он головой. — Не сейчас.
И Виктор виновато показал пальцем на экран компьютера — мол, история болезни, и всё такое.
Полина посмотрела в указанном направлении, покачав головой, и с улыбкой бандита с большой дороги встала с кресла.
— А когда, Платонов?
Она зло и резко дёрнула кнопки на халате, распахнув его (под ним обнаружилась прозрачная белая блузка и темно-синяя юбка, настолько короткая, что из-под халата никаких признаков её обнаружить было нельзя).
— Я повторю вопрос, — она провела рукой сверху вниз, указывая на себя и словно демонстрируя тело под халатом. — Ты вообще нормальный? У меня уже каблуков выше нет. Кольца в ушах, — она махнула руками по серьгам, — самые большие, цыганские. А вот это «не сейчас» мне никакой погоды не делает. Женщина я пока не старая, обхаживать тебя полгода мне не с руки. У нас на этаже началось уже: «А что, без красной помады в ожогах теперь ЭКГ не читают?»
Она подступала всё ближе, Платонов машинально отклонялся назад, хотя между ними была ещё пара метров.
— Вот прямо сейчас мне скажи, Виктор Сергеевич — долго ты ещё меня динамить будешь? — Полина остановилась и положила руки на бёдра. — И не смотри в экран, в гробу я видела твои истории и твою реанимацию. Отвечай.
Солнце светило в окно прямо ей в спину, создавая яркий золотисто-рыжий ореол пламени вокруг волос. Платонов встал со своего стула, глядя куда-то мимо Полины, откашлялся, попытался собраться с мыслями — и понял, что сказать ему, в сущности, нечего. Но придётся.
— Никто никого не динамит, — развёл он руками, рискнув посмотреть Полине в глаза. — Просто так уж получилось… в моей жизни… Ты не подумай, я всё оценил давно уже. И укладку, и прочее. Я же не слепой.
Полина хмыкнула, но позы не сменила — только что-то на щеках помягчело и разгладилось, но взгляд остался таким же пронзительным.
— Понимаешь, я слишком далеко в своё время зашёл, — наконец-то сообразил, что сказать, Платонов. — Слишком заигрался… в эти игры.
— В какие?
— В которых каблуки повыше и серьги побольше.
— Мне всё равно, во что ты там играл… — начала было Полина, но Виктор в очередной раз остановил её жестом.
— Мне не всё равно, — отрицательно покачал он головой. — Не хочу я сейчас никаких отношений. Тем более служебных романов. Ни к чему хорошему они не приводят. При этом, — он тут же сделал для Полины поправку, — ничего не имею против тебя лично. Но я это и любой другой женщине сейчас бы сказал.
Полина медленно подняла руки к голове и аккуратно, сантиметр за сантиметром, пригладила и так идеально уложенные волосы. Платонов понял, что она хотя бы на время хочет спрятать от него глаза.
— У бабки твоей… Харламовой… — сказала она, не убирая рук от головы и глядя в пол, — на ЭКГ старый рубец. Переделай через пару дней, подтвердить надо в динамике. Таблетки я назначила. И капни сегодня и завтра ей парализующую смесь.
(«Парализующей смесью» терапевты называли по созвучию смесь поляризующую — калий с магнием. Реаниматологи в неё не очень верили, а вот хирурги назначали — для очистки совести).
— Сделаю, конечно, — подтвердил он, поняв, что Полина по-прежнему не смотрит. — Ты прости меня… Но лучше вот так. По-честному.
— Ты сказал: «Не хочу сейчас», — внезапно спросила она, шагнув вплотную. — А когда захочешь?
Повисла драматическая пауза. Платонов смотрел в её широко раскрытые глаза и чувствовал, как все его принципы готовы сейчас полететь в печку, жарко растопленную инстинктами, но в какой-то момент до него вдруг дошла волна духов, защипало в носу. Он скрипнул зубами, сопротивляясь — и всё-таки выскочил из этой ситуации, отвернувшись от Полины, с жутким сердцебиением и непрерывно чихая в ладони.
За спиной простучали по полу каблуки, хлопнула дверь. Виктор, вытирая аллергические слезы, опустился на стул и на пару мгновений замер. Надо было собраться с мыслями, записать в истории болезни сегодняшнюю перевязку Русенцовой, описать степень готовности ран и самой пациентки к пересадке. Учитывая тяжесть состояния, писать надо было максимально подробно.
Платонов прикрыл глаза и стал вспоминать всё, что видел сегодня в операционной. Сочные кровоточащие грануляции на руках и правом плече. Полосы эпителизации на предплечьях — несмотря на возраст и кучу сопутствующих заболеваний, часть ран пыталась зажить самостоятельно. Немного отёчные голени. Дряблая кожа на бёдрах и животе — завтра будут трудности с взятием лоскутов, надо создавать подушку из физраствора.
Но сквозь всё это кровавое торжество грануляций, указывающее на положительную динамику ран у пациентки, к нему под ресницы колючими лучами настойчиво проникал рыжий блеск волос Полины. Отделаться от этого наваждения было очень трудно, практически невозможно.
Наделав много опечаток в тексте, Виктор, чертыхаясь, правил их, проклиная во всех этих ошибках Кравец. Исправляя одни ошибки, он совершал другие; слова приобретали какие-то доселе невиданные формы. В конце концов, принтер выплюнул готовый осмотр почти на страницу печатного текста.
Взяв клей-карандаш, он аккуратно провёл по краю листа, а потом прижал бумагу к центральному вкладышу. Листок лёг аккуратно, ровно — и Виктор понял, что ему сейчас нужно.
Он открыл файл с дневниками на все случаи жизни и принялся печатать их для своих пациентов — и кому надо, и кого можно было сегодня пропустить. Принтер снова встрепенулся и выдал на-гора пару страниц текста. Взяв ножницы, Платонов начал вырезать дневники и вклеивать их в истории. Водил карандашом по периметру, переворачивал, прикладывал в нужное место и проглаживал пальцами так, чтобы не оставалось складок. Клей периодически подводил, оставляя сухие промежутки на бумаге — но он отгибал края, проводил клеем ещё раз, и всё получалось если не с первого раза, то со второго точно.
Одна история, вторая, третья… Монотонный процесс успокаивал его, вытесняя из головы все лишние мысли и образы. Виктор вдруг понял, что это приклеивание дневников сродни какой-то магии. Неважно, что происходит где-то снаружи — здесь и сейчас он погружен в медитативный процесс, важней которого нет ничего на белом свете. Время замедлило ход, часы над дверью в ординаторскую перестали громко тикать секундной стрелкой, монотонный бубнёж телевизора стал неслышен. Но что-то назойливо рвётся в уши… Что-то… Какой-то стук…
— Виктор Сергеевич, я стучу, стучу! Вы не слышите тут, что ли? — Катя, студентка четвёртого курса, подрабатывающая в реанимации, открыла дверь и встала на пороге. — Там Русенцова умерла.
— Что? — Платонов повернулся к ней чуть ли не всем телом, держа в одной руке открытый клеевой карандаш,
