Индекс Франка - Иван Панкратов
— Интересно, — Потехин задумчиво смотрел куда-то в сторону. — Чертовски интересно. Пойдёмте, покажете, где вы его видели.
Они встали и вышли на крыльцо. Платонов пропустил лейтенанта вперёд и, особо не церемонясь, показал пальцем в сторону шлагбаума и будки дежурного, над которой развевался российский флаг.
— Вот там Беляков и ходил, — сопроводил он свой жест объяснениями. — Я вот сейчас думаю, что он такси ждал.
Потехин посмотрел в указанном направлении, потом по сторонам, остановил взгляд на небольшом строении возле входа в отделение — несколько цистерн, обнесённых забором и закрытые сверху крышей.
— Это что?
— Это кислород, — пояснил Виктор. — На всю больницу.
— Так близко от входа?
— Во-первых, это не центральный вход, — сказал Платонов, — хотя, соглашусь, объяснение так себе. Во-вторых, там всё по каким-то ГОСТам, не подкопаешься. Наверное, — добавил он не очень уверенно.
Потехин ещё раз оглянулся по сторонам, отметил про себя наличие камеры на углу здания и вернулся в отделение.
— Надо будет просмотреть записи за те дни… Вы же дату точно можете вспомнить?
— Конечно, — ответил Платонов. — Просто посмотрю историю болезни любого из «самогонщиков», там день и время будет стоять. Сейчас попрошу, чтобы принесли с поста.
Он вышел в коридор и решил сам сходить за историей болезни, чтобы немного подумать. Ему не давали покоя ни сам Вадим, ни история его мамы, рассказанная Платонову практически на смертном одре. С одной стороны, ему стоило поделиться ей с Потехиным, а с другой… Но если Вадим действительно каким-то образом замешан в том, что случилось у Русенцовой дома?
(знаю кто)
Виктор понял, что не сможет утаить от лейтенанта всё, что ему рассказала практически перед смертью Лидия Григорьевна. В поведении Вадима чётко прослеживалось желание помочь маме умереть — возможно, отношения сына с Русенцовой могли пролить свет на случившееся.
Вернувшись в ординаторскую, Платонов восстановил хронологию событий и уточнил дату, когда они с Кравец видели рядом с больницей Белякова. Пока Потехин записывал это, Виктор собрался с духом и поведал лейтенанту обо всём, что рассказала мама Вадима в ночь поступления.
— Занимательно, — выслушав историю Беляковой, прокомментировал Потехин, приглаживая и без того прилизанные волосы. — Чертовски это всё занимательно. Студент хочет лечить маму вроде бы у врача, но врач этот уже старый и потрёпанный, если можно так выразиться. И местами даже испортился. Как сейчас говорят в интернете: «Этот сломался, несите нового». Но нового ему почему-то было не надо.
— Конечно, не надо, — согласился Платонов. — Цель Лидия Григорьевна чётко назвала — он хотел узнать, чем всё это кончится.
— И ведь узнал, — Потехин отложил свои бумаги в сторону. — Умерла мама. Получается, что лечил он её аскорбинкой от бабушки Русенцовой, — Потехин встал и принялся изучать цветы на подоконнике. — Кто это у вас так следит за зеленью? Всё полито, земля прорыхлена. Женских рук вроде нет. Медсестры?
— Нет, — отрицательно покачал головой Виктор. — Есть один доктор в реанимации. Увлекающийся. И он ко всему подходит со своей реаниматологической педантичностью. Даже к этим цветам.
— Понятненько, — улыбнулся Потехин. — Сам это дело люблю. Только я по кактусам больше. У меня на работе возле стола их штук двадцать. Как-то прочитал, что они излучение монитора поглощают. Начал покупать, изучать. Потом уже узнал, что про излучение всё полнейшая ерунда, но остановиться не могу. Вот это мне нравится, — он ткнул пальцем в нависающие с книжных полок длинные лопухи неизвестного Платонову растения с воздушными корнями. — Хоть и не кактус, но я бы такое себе на работу организовал.
— От него на столах порой жуткий листопад, — пояснил Платонов. — Зато неприхотливы, поливаем раз в неделю. И шкафы с пыльными полками они неплохо прикрывают. Правда, есть мнение, что цветы нам по санэпидрежиму не положены, но пока что команды убрать не было.
— Росточек можно будет перед уходом взять? — поинтересовался лейтенант. Похоже, он совсем уже забыл, о чём они с Виктором говорили минуту назад.
— Запросто. На стул встанете, отрежете под самый корень. И вот эти ещё штуки, на провода похожие. Воздушные корни. Говорят, что оно с их помощью растёт.
Потехин на секунду задумался и сказал:
— А закончили мы с вами на том, что Беляков почему-то всё к Русенцовой таскал, хотя мог маме и напрямую доставлять, со склада своей фирмы. Мог ведь?
Платонов поначалу согласился, но потом решил уточнить:
— Думаю, что у мамы доверие к доктору было ещё с детства сына. Помните, я сказал, как его больше десяти лет назад машина сбила, а она…
— Помню, — подхватил Потехин, а потом зачем-то заглянул в свои бумаги. — Вы хотите сказать, она к маме всё-таки приходила? Мы это уже от самой Беляковой не узнаем, а сын может нам всё что угодно говорить. Точней сказать, не что угодно, а что выгодно.
— Могла и она к Лидии Григорьевне, — пожал плечами Виктор. — Или сама Белякова к ней.
Потехин сразу задал встречный вопрос:
— Вы себе представляете квартиру этой Русенцовой? Я красочно всё описал, но были ли вы сами когда-нибудь дома у таких людей?
Платонов попытался вспомнить, случалось ли ему сталкиваться с пациентами, поражёнными деменцией или подобными ей расстройствами.
— Да, было пару раз в поликлинике. Попадал на патронаж в такие места, что страшно было прикасаться к чему-то. Квартиры, где бахилы хочется надеть, чтобы подошвы не испачкать.
— Так вот поверьте моему чутью, — Потехин поднял вверх палец. — Директор школы в таком хлеву лекарство от рака покупать не будет. Могу голову дать не отсечение — Беляков маму к ней не приводил.
— Но зачем он тогда всё усложнил? — Виктор повторил вопрос лейтенанта. — Зачем такая длинная цепочка?
Они оба замолчали, размышляя над поставленным вопросом. Потехин кусал губы и время от времени что-то бормотал. Виктор наблюдал за ним, а сам пытался сообразить, что к чему в этой загадке, но получалось из рук вон плохо.
— А что, если следовать диагностическому принципу? — когда пауза затянулась, сам себе сказал Платонов. Потехин посмотрел на него в ожидании продолжения. — Я имею в виду два момента, — пояснил Виктор. — Надо идти от простого к сложному — во-первых. И одно другому не мешает — это уже во-вторых.
— В медицине, возможно, такой подход вам что-то и даёт, — лейтенант принялся щелкать кнопкой на шариковой ручке. — А вот в этой схеме с Вадимом — не очень пойму, как поможет.
— Я имею в виду, что работать на фирме он начал наверняка раньше, чем осознал факт близкой смерти мамы. Привозил Русенцовой БАДы тогда, когда она ещё при памяти была. Надо бы уточнить, как давно он там в штате, — Платонов указал лейтенанту на его бумаги, словно намекал, что не мешало бы это записывать. — И в процессе уже решил, что маме надо не к онкологу, а вот эти шарики жёлтенькие кушать.
Платонов потряс бутылочкой; аскорбинка охотно отозвалась изнутри звонким громыханием.
— Тут всё одно к одному. Аскорбинки не лечат — раз. К доктору доверие многолетнее — два. Так что и второй принцип удовлетворён — торговать всем этим совершенно не мешало потихоньку убивать маму.
— Строго говоря, об убийстве тут речь рановато заводить, — осторожно сказал Потехин.
— Да это у меня метафора такая, — уточнил Виктор. — Понятно, что эти шарики её не убивали. Но и не лечили, что в данной ситуации равноценно.
Лейтенант что-то ещё записал в свои бумаги, встал и, пожав руку Платонову на прощанье, спросил:
— Если понадобится, придёте дать показания? Официально, я имею в виду.
— Отчего же не прийти, — ответил Виктор. — Не скажу, что с удовольствием, но ради гражданского долга…
Потехин улыбнулся этим словам и вышел из кабинета.
7
Сначала телефонная трубка была для него спасением — она позволяла заняться делом
