Индекс Франка - Иван Панкратов
— Оперативный дежурный по городу, слушаю.
— Это ожоговый центр, помогите телефонограмму передать по Советскому району. Раз двадцать позвонил, там всё время занято.
— Я переключу вас на тот номер, где точно отвечают. Ждите.
Виктор не успел сказать «спасибо», как в телефонной трубке неожиданно зазвучало «Позвони мне, позвони». Платонов удивился фантазии тех, кто настраивал в полиции города многоканальные телефоны. Перед глазами тут же всплыла молодая Ирина Муравьева на роликах и переливающиеся разноцветными огнями телефонные будки из «Карнавала».
— Дежурный по Советскому району лейтенант Бу-бу-бунский, — услышал Виктор в тот момент, когда должен был начаться припев.
— Это ожоговый центр, — повторил Платонов. — Телефонограмму примите, у нас ребёнок.
— Номер телефонограммы?
— Тридцать два, — посмотрел ещё раз в журнал Виктор.
— ФИО? — коротко по пунктам начал спрашивать дежурный.
— Яковлева Дарья Михайловна, две тысячи семнадцатого года рождения…
— Дату рождения полностью.
— Шестое апреля.
— Где случилось происшествие?
— Посёлок Новый…
Платонов продиктовал адрес, в трубке звонко пикнуло, кто-то там спросил: «Долго ещё?», лейтенант буркнул «Да задолбали» и продолжил:
— Кем доставлен?
— Бригадой «Скорой» в четырнадцать сорок.
— Госпитализирована?
— Естественно.
— Обстоятельства.
— Сегодня в тринадцать часов тридцать минут бабушка случайно опрокинула кастрюлю горячего компота.
— Диагноз?
— Термический ожог кипятком лица, шеи, туловища, верхних конечностей «второй» тире «третьей а» степени двадцать процентов поверхности тела. Тяжёлый ожоговый шок. Записали?
— Записал. Телефон есть? Мама, бабушка?
Виктор продиктовал.
— Мама с ней, здесь. Помещены в реанимацию.
— Что за бабушка такая? — буркнул себе под нос дежурный. — Нахрена над детьми кастрюли носить?
Виктор пожал плечами, но понял, что его жест для лейтенанта ничего не значит, и закончил разговор словами:
— Передал Платонов.
— Принял Бу-бу-бунский, — все так же непонятно подтвердил лейтенант и положил трубку. Платонов вздохнул и в графу «Принял» вписал «Подгорбунский» — просто по ассоциации с одним знакомым. Потом закрыл изрядно потрёпанный журнал (весь передний форзац и первая страница исписаны номерами телефонов — примерно две трети из них уже давно зачёркнуты, поверх них вписаны новые цифры) и отодвинул его от себя в сторону.
Лёгкий стук за спиной. Платонов обернулся и увидел, что Полина поставила чашку кофе на стол и откинулась на диване, облокотившись на одну из больших затёртых подушек не очень внятного зелено-коричневого цвета. Приподняв брови, она то ли задавала Виктору какой-то немой вопрос, то ли предполагала продолжение их незаконченного — можно сказать, и не начатого ещё разговора.
Платонов задумчиво измерил её взглядом — от самой макушки с туго забранными в хвост рыжими волосами до острых носов туфель. Потом молча взял из большого, в три уровня, органайзера, журнал с наклейкой «Осмотры терапевта. Ожоговое отделение», проверил, есть ли там бланки осмотров, и протянул Полине.
— То есть пора и честь знать? — хмыкнула она, принимая журнал. — «Давайте я вам, Полина Аркадьевна, напомню, для чего мы здесь собрались». Так это понимать?
Платонов слегка поморщился от подобной трактовки, но она была не так уж и далека от реального положения дел. Полина после их разговора в машине откровенно задерживалась в ординаторской, если Виктор оказывался там один — и приступала к осмотру пациентов только после чашки кофе и десяти или пятнадцати минут разговоров о пустяках. Во время этих бесед она старалась сидеть в максимально выгодных позах на диване и демонстрировать Платонову то декольте, то длинные ноги; благо, правильно подобранная медицинская одежда всегда позволяла женщинам делать это с фантастической лёгкостью. И если среднему персоналу ещё можно указать на вольный нрав через старшую медсестру — то с врачами так просто этот финт было не исполнить.
— Мне в реанимацию надо, за историей Русенцовой — там писанины многовато выйдет. Хорошо, что дежурю, — словно оправдываясь, пожал плечами Виктор. — А у тебя рабочий день заканчивается через сорок минут.
— Сделал дело — гуляй смело? — Полина положила журнал на колени и немного наклонилась вперёд, словно на фотосессии.
— Украл, выпил — в тюрьму, — отвёл от неё глаза Платонов. — Бабуля в четвертой палате, фамилия Харламова. Годков ей восемьдесят четыре, на ЭКГ…
— Да идите вы со своей бабулей, — Полина встала и резко одёрнула халат, натянув его на груди и бёдрах. Даже в гневе она не забывала о том, какое впечатление производит. — Привыкли, что мы к вам по свистку за копейки бегаем. С завтрашнего дня смотрю двух пациентов раз в неделю. Лечите их сами, как хотите.
Она взяла с дивана фонендоскоп и, не выпуская журнала из рук, ледоколом прошла мимо Платонова, заставив его слегка отшатнуться и упасть на стул, с которого он порывался всё это время встать. Облако духов окутало Виктора, он дважды сладко, на полном выдохе, чихнул ей вслед, в громко захлопнутую дверь.
— Хороша, чертовка, — покачал он головой, отдышавшись и вытерев слезу. — Знает, чем брать… Доведёт меня когда-нибудь до анафилактического шока на «Шанель» или кто там у неё в фаворитах.
Он чихнул ещё раз, встал и открыл окно. Пока Полина сидела на диване, Виктор как-то не замечал этого благоухания, но после её дефиле по кабинету подумывал принять что-нибудь антигистаминное.
Женщина она была, конечно, огонь. Платонов в своей жизни многое повидал и мог вполне чётко сформулировать критерии этого «огня», как ожоговый хирург.
Это была единственная женщина в больнице, что никогда не боялась ходить по кафельному полу на каблуках, даже если плитка сияет после того, как по ней прошлась мокрой тряпкой уборщица.
Та самая женщина, у кого фонендоскоп на шее выглядел не хуже, чем коралловые бусы. Та, к чьему мнению прислушивались мнительные урологи и кому послушно кивали суровые хирурги. Входит в кабинет — и сразу весь фокус внимания на ней, все комплименты и шуточки, предложения кофе, коньяка и несуществующего шампанского, полунамёки, взгляды…
Виктор долго отходил от её слёз и откровенных признаний в машине. Видеться с ней на утренних конференциях оказалось тяжело. Ему чудилось, что она подойдёт и спросит что-то вроде: «Виктор Сергеевич, а почему ты на мои слова не отвечаешь? Нравлюсь я тебе или нет, ожоговый ты наш Казанова?» Возможно, Платонов несколько преувеличивал вероятность такого события, но совсем сбросить его со счетов у него не получалось.
На время необходимых консультаций он старался уйти в перевязочную, в буфет или ещё куда-нибудь, лишь бы не пересечься с ней лишний раз. В какой-то момент он почувствовал, что это напоминает тайную игру, правила которой известны всем. Вызвать Полину он просил чаще всего Москалёва, реже — Лазарева. Сам он не позвонил в терапию ни разу. Когда просьба о консультации, обращённая к Михаилу, прозвучала в третий раз, Москалёв поднял на него удивлённый взгляд, вздохнул и чересчур понимающе покачал головой…
Виктор прикинул время, необходимое Полине, чтобы дойти до четвертой палаты, а потом вышел из ординаторской и быстро проскочил в реанимационный зал. Медсестра в ярко-красном костюме со шмелями и бабочками налаживала недавно поступившей трёхлетней Дарье инфузомат возле детского клинитрона. Поглощённая работой, она не увидела хирурга. Остановившись в проёме раздвижных створок второй палаты, Платонов взглянул на Русенцову. Вера Михайловна лежала неподвижно, иногда издавая какие-то жалобные короткие стоны. К подключичному катетеру был присоединён контейнер с кровью — пациентку готовили к завтрашней пластике и поднимали, насколько это было возможно, гемоглобин.
Закончив с Дашей, медсестра прошла мимо Виктора, ввела Русенцовой что-то в одну из канюль катетера, внимательно осмотрела повязки, после чего обернулась и позвала санитарку:
— Похоже, пора за ней прибрать. Пену не забудь.
Виктор решил не смотреть, как будут убирать за Русенцовой то, что на научном языке называется «продукты жизнедеятельности», вернулся на пост, взял со стойки её историю болезни и зашагал обратно.
Полина сидела за дальним столом и что-то писала в своём бланке
