Царь горы - Александр Борисович Кердан
«Может, я придумал себе нашу дружбу ещё в детстве? – размышлял Борисов. – И всё это время только верил, что у меня есть друг?»
Что дружба? Легкий пыл похмелья,
Обиды вольный разговор,
Обмен тщеславия, безделья
Иль покровительства позор…
Лучше, чем Пушкин, конечно, не скажешь, но Борисов «разродился» своими стихами:
Потерял я друга не в бою,
На пиру житейском потерял…
Я ему и честь, и жизнь свою
Безоглядно раньше доверял.
Как бы ни вращал планету рок,
Друг мне раньше маяком светил…
От невзгод не раз меня берёг,
А вот от себя не защитил…
Стихи – крайняя степень искренности. Выплеснул в них Борисов то, что свербело в душе и – как отрезало: был у него друг Колька Царедворцев, и не стало!
Он, конечно, несколько раз встречался с Царедворцевым на общих собраниях в Союзе писателей, но сам к нему не подходил. И Царедворцев тоже не пытался заводить разговоры, хотя и кивал издали и рукой приветственно помахивал, но не более того.
Когда же встал вопрос об избрании Царедворцева в правление писательской организации, Борисов проголосовал «за». Кому же ещё быть в правлении, как не этому, знающему все входы и выходы в начальственные кабинеты, говоруну и вечному любимцу публики?
Собрание прошло шумно. Штатные ораторы – председатель правления Раказов и ответсек с говорящей фамилией Кукареко битый час «полоскали» собравшимся мозги, рассказывая о том, что сделано за отчётный период и куда потрачены деньги, выделенные на книгоиздание. Ни новых книг, ни запланированных встреч с читателями Борисов вспомнить не мог, но, как и все остальные писатели, единодушно проголосовал за признание работы правления «удовлетворительным». Напрасно правдолюб и фантаст Чесноков пытался привлечь внимание к вопросу о мемориальной доске писателям-фронтовикам, средства на которую тоже выделялись и канули непонятно куда, но Раказов прицыкнул на Чеснокова, и тот примолк, а председатель сразу же перешёл к избранию нового правления.
Выборы прошли в привычном бестолковом режиме: долго печатались бюллетени, потом не могли отыскать урну для тайного голосования и решили заменить её кастрюлей, которую разыскала в своём шкафу Миля Шакировна. В результате подсчёта голосов кворума немного не хватило, но Кукареко обзвонил отсутствующих, и нужное количество голосов набралось.
После окончания собрания Царедворцев на радостях подошёл к Борисову:
– Спасибо, Виктор Павлович, что поддержал! Рад, что не ошибся в тебе в своё время… – И тут его, что называется, понесло: – А я только что новую книгу издал – роман «Отсебятина». Коломенский, ну ты знаешь, самый знаменитый сейчас московский критик, о нём в «Литературке» отозвался как о новой отечественной эпопее, равной по масштабу «Войне и миру»… И название похвалил как провокационно-креативное… А провокация – это уже половина успеха!
Борисов, конечно, знал Коломенского и его критические статьи читал. Он так же был наслышан, что страница положительного отзыва у этого знаменитого критика стоит по расценкам значительно дороже, чем его молчание. Но говорить об этом Царедворцеву не стал. Тем паче он так был увлечён пересказом собственных свершений, что, как глухарь на токовище, не слышал никого, кроме себя:
– «Отсебятину» на премию «Национальный фолиант» выдвинули… Номинировал сам Быков… Ты его, конечно, тоже знаешь… А ещё… – Тут он стал перечислять, в каких столичных журналах его рассказы опубликовали, в какие президиумы, на каких конференциях и рядом с кем из великих современников его посадили, сколько у него в Фэйсбуке и Инстаграме подписчиков… И так – безостановочно, минут пятнадцать, в режиме монолога.
Борисов слушал и диву давался: «И что он мне пытается доказать? Я и не сомневаюсь, что у него всё всегда лучше всех!», но дождаться конца «саморекламы» так и не смог.
– Поздравляю, – оборвал он поток красноречия Царедворцева и отошёл прочь, твёрдо решив впредь держаться от него подальше…
Царедворцев давно перестал быть для него маяком и кумиром – слишком хорошо Борисов знал, на что этот «кумир и маяк» способен ради собственной выгоды. Также он понимал, что сам интересен Царедворцеву только как свидетель его успехов и достижений…
Известие о том, что Николай Васильевич Царедворцев стал их новым главным редактором, ничуть не удивило Борисова. Учитывая связи бывшего друга, и впрямь удивляться было нечему. А вот то, что именно с ним Инга договаривалась о встрече, Борисова потрясло. Он почувствовал себя, как петух, которому отрубили голову… Только что трепыхался всем телом на колоде, не зная о своей судьбе. Тюкнул топор! Голова отлетела прочь, а он, вырвавшись из цепких рук палача, понёсся прочь, разбрызгивая в разные стороны кровь…
Борисов вмиг перестал мыслить логически: «Она встречалась с ним! Встречалась втайне от меня!» – Всколыхнулись подозрения, сплелись в клубок давние обиды, как гадюки в дни змеиных свадеб…
«А ведь этот гад Колька мог написать в арке гнусность про меня и Ингу!.. Он позавидовал сразу, когда я женился на ней! Значит, он на неё ещё раньше глаз положил… И что ему – мало баб вокруг? Они на него и так всегда гроздьями вешались… Он ведь – баловень судьбы! У него изначально было всё: положение отца, достаток, поддержка в карьере, ордена и звания… Не задурил бы с Таей, был бы сейчас генералом в Москве или в Киеве… – Борисов сам не ожидал, что в нём сидит столько злобы по отношению к старому другу. Все эти упрёки и подозрения как будто копились годами на дне его души и тут в одночасье вырвались наружу. – Он решил отнять у меня Ингу – единственное счастье, которое у меня есть! Ему мало опережать меня в карьере и в творчестве! Он решил во всём быть «царём горы»! – ущемлённое самолюбие и попранная справедливость требовали немедленного отмщения. – Если только он был с Ингой, взорву его и себя!..»
Борисов в этот день просидел в редакции допоздна. Всё ждал, когда объявится вновь назначенный главный редактор, чтобы сразу и навсегда разобраться с ним. Но Царедворцев в журнале так и не появился.
Борисов досадовал на себя, что не взял у Изи Лифшица «объективку», где, конечно, указан домашний адрес нового главреда. Прежнюю, армейскую, квартиру Царедворцев уже давно сдал.
Хотя Борисов все эти годы и не хотел ничего слышать о бывшем друге, но от общих знакомых и коллег по писательскому сообществу до него долетали известия о жизни Царедворцева.
На посту редактора «Красного воина» Царедворцев благополучно досидел до пятидесяти лет
