Царь горы - Александр Борисович Кердан
Вера Петровна поглядела на него проницательным, таким же, как у Инги, взором:
– Погоди, я сейчас… – Она вышла в сени и вернулась, неся в руках свёрток. – Ты за этим приехал?
Борисов узнал свёрток и опешил:
– Да, за этим. А как вы его нашли?
– Это не я, а Шарик соседский! Заскочил ко мне в огород и стал под крыжовником землю рыть… Прогнала его! Поглядела – пакет торчит… Ещё подивилась – откуда он тут мог взяться? Развернула пакетик: мама родная! Уж не моего ли зятька заначка? Потому и прибрала… Нехорошо, когда такие железки ненадёжно спрятаны…
Борисов поспешил её успокоить:
– Зря тревожились, Вера Петровна, эта «железка» – учебная…
– А врать, Витя, – нехорошо, – укорила она. – Особенно тёще! Я ведь всю жизнь на механическом заводе проработала. В ОТК таких «изделий» каждый день через свои руки пропускала не по одной тысяче. Так что, милый зять, учебную гранату от боевой отличить в состоянии… К твоему сведению, завод наш, начиная с сорок второго, гранаты выпускал – каждая пятая граната для фронта сошла с нашего конвейера!
Борисов вспыхнул:
– Простите дурака, Вера Петровна. Недооценил ваш производственный опыт…
– Скажи-ка ты мне лучше, Витя, куда тебе она потребовалась? – Взгляд у Веры Петровны стал цепким, как у прокурора из Чечни. – Кого взорвать собрался?
– Скажете тоже – взорвать! Никого взрывать не хочу! – на голубом глазу выпалил он. – В музей ВДВ обещал передать… Экспонатом будет!
– В музей – это хорошо… – Вера Петровна протянула ему свёрток. – Только запал обезвредить не забудь… у экспоната…
Весь обратный путь Борисов проделал на автобусах, чтобы не проходить рамку металлоискателя в метро…
С «эфкой» в портфеле он снова почувствовал себя на войне: «Теперь осталось определиться: кто противник?»
Как и рассчитал Борисов, в редакцию «Рассвета» он прибыл вовремя. Поднимаясь по лестнице, лоб в лоб столкнулся с Жуковским.
Главред, притянув к себе Борисова за рукав кожаного плаща, горячо дохнул в лицо мускатным орехом:
– Старичок! – Жуковский любил использовать это расхожее обращение друг к другу журналистов-«шестидесятников», которое у Борисова почему-то всегда вызывало раздражение. – Я бился за тебя как мог…
– О чём ты, Геннадий Андреевич? За что бился? – не сразу понял Борисов.
– Как это – о чём? – Жуковский сузил мутные глазки, смекая, не разыгрывает ли его Борисов: разве можно забыть, что тебе кресло главного редактора предлагают? Но всё же уточнил: – Конечно, о твоём назначении!.. Помнишь наш разговор?
Борисов за всеми своими личными переживаниями уже и забыл о затее Жуковского:
– Ну да, припоминаю… Но я же сразу тебе сказал, что в начальники не гожусь!
– Вот и накаркал! Я в министерстве всем уши прожужжал, расписывая твои достоинства… Как это – не гожусь? С самим министром разговаривал… Убеждал! Но у него своя кандидатура нашлась…
Странно устроен человек: Борисов ещё недавно отнекивался от места главреда, а когда услышал, что нашёлся другой претендент, по душе царапнуло:
– И кого же на твоё место нашли? – спросил он.
Жуковский в сердцах махнул рукой:
– Скоро узнаешь… Вспомните ещё, как при Жуковском хорошо жили… – И, тяжело ступая, пошёл вниз.
Борисов побрёл наверх в свой кабинет, повесил плащ на разлапистую вешалку и отправился к Изе Лифшицу. Проходя мимо корректорской, он услышал, как за дверью Суламифь Марковна радостно грассирует в телефонную трубку:
– Алло, Софочка! Здравствуй! Ура, мон шер ами, тираны – не всесильны! Они нас-таки испугались… Пруд – наш! Мы его отстояли…
«Хоть у кого-то праздник… – кисло улыбнулся Борисов. – Теперь, быть может, наша революционерка Суламифь Марковна успокоится и даст нам всем передышку… Только надолго ли?»
«Компьютерный гений», всклокоченный, как обычно, сидел в наушниках, увлечённо уставившись в экран. Погружённый в своё занятие, он не заметил вошедшего Борисова, и тому пришлось помахать рукой перед его лицом, чтобы привлечь к себе внимание. Изя снял наушники, из которых вырвалась какофония звуков, которую принято называть современной музыкой.
– Изольд, мне нужна ваша помощь! – сразу взял быка за рога Борисов. – Вы можете пробить мне номер? Узнать, кому он принадлежит? Ну, все эти ваши штучки, когда можно в закрытые базы войти, взломать и так далее…
– Это вы, Виктор Павлович, что же – меня в хакеры зачислили? – хихикнул Изя. – Шифр Пентагона взламывать будем? Это, конечно, возможно… Но вам это очень дорого обойдётся…
– Да нет, Пентагон пусть пока постоит! Мне тут на телефон пришло неприятное сообщение с незнакомого номера, хочу знать, от кого…
Изя пожал плечами:
– А перезвонить пробовали? Хотя нет… Звонить на неизвестный номер не советую: мошенников много развелось…
– Так вы поможете?
Изя протянул узкую ладошку, сделав её «лодочкой», и Борисов положил на неё листок с номером.
«Компьютерный гений», наморщив выпуклый, как у инопланетянина, лоб, долго разглядывал цифры, как будто что-то припоминая. Наконец он сказал:
– Можно обойтись и без взлома. Я этот номер знаю. Это телефон нашего нового главного редактора. Жуковский с утра просил «объективку» на него найти и распечатать… Где-то даже копия у меня осталась…
Борисов нетерпеливо спросил:
– И кто же он, наш новый главный?
– Да вы его знаете… Он у нас много раз публиковался…
– Ну, не тяните, Изольд, кто он? – Борисов уже готов был применить к Лифшицу допрос с пристрастием – при помощи палки и верёвки…
Изя не стал его больше мучить:
– Царедворцев… – сказал он. – Николай Васильевич Царедворцев.
3
С закадычным другом детства и юности Колей Царедворцевым Борисов не виделся давно. Встречаться с ним не хотелось, особенно после того, как «друг Коля» «выдавил» (иначе и не скажешь!) Ингу из редакции «Красного воина», а Борисова швырнул под каток оргштатных мероприятий.
Если до Чечни Борисов все же, пусть и с оговорками, считал Царедворцева своим другом, то по возвращении осознал, что их дружба подлинной уже не является. На войне отношения друзей проверялись ценой жизни, готовностью пожертвовать собой. Случись им оказаться под пулями, Борисов на Царедворцева рассчитывать бы не смог: «Трудно идти в разведку с тем, кто собрался на рыбалку…»
От былого пионерского и комсомольского вожака в Коле Царедворцеве как будто ничего не осталось. Его лучшие качества: живость ума, обаяние, организационный талант в условиях новой России как-то незаметно превратились в приспособленчество, соглашательство и карьеризм… Молодая готовность прийти на выручку другу, принять ответственное решение, рискнуть ради праведного дела прошла, как юношеские угри, не оставив и следа…
Их отношения сошли на «нет», как будто и не дружили столько лет, не тренировались вместе в ДЮСШ, не лазили на ЧМК за металлоломом, не бежали, как весенние самцы
